Книга Время черной луны - Татьяна Корсакова

* * *

Домой Лия пришла под утро – уже почти традиция, – разделась прямо на пороге. Одежда упала на коврик бесформенным грязно-серым тряпьем, от взметнувшегося вверх сизого облачка снова защипало глаза, запершило в носу и горле. Ничего, все ужасное позади, сейчас главное, чтобы была горячая вода. Холодной этот жуткий запах не смыть. Его, наверное, и горячей не сразу смоешь…

Ей повезло с водой: труба недовольно порычала, а потом из крана упала первая, еще не горячая, но уже теплая капля. Прямо на обожженную ладонь, ту, которой Лия коснулась молнии. Рана оказалась совсем нестрашной. Точнее, она, наверное, была страшной, но… зажила. Кожа тонкая, нежная и чешется.

На Лие всегда все заживало как на собаке. Синяки, царапины, ссадины проходили за пару дней, даже перелом сросся в два раза быстрее положенного. Сначала она думала, что так и должно быть, а потом, когда подросла, осознала, что в каком-то смысле эта ее способность к регенерации – медицинский феномен. Ну, феномен и феномен. Главное, что полезный. А оказалось, что не просто полезный, а жизненно необходимый. Вот и голова больше не болит и не кружится, а под пальцами нет никакой раны, только небольшой шрам на затылке. Зажило.

Зажить – ожить… Мысль, звонкая, как колокольчик, вспугнула спасительное отупение, накрывшее Лию еще там, на пустыре.

Рана заживает, девочка оживает…

Не думать! Не вспоминать! Не сейчас, ну, пожалуйста…

И в зеркало не смотреть… Мало ли что там, в зеркале, можно увидеть. Мало ли кого…

Мокрая ладонь привычно потянулась к шее, но медальона не нащупала. Нет у нее больше оберега, придется как-нибудь самой выживать.

Лия крутанула вентиль до упора, из крана хлынула горячая вода, громко забарабанив по дну ванны. Старая ванна с пожелтевшей от времени и кое-где даже сколотой эмалью отозвалась низким вибрирующим звуком – поющая ванна. А у Иудушки сантехника примитивная. В джакузи куча всяких разных наворотов, но нет души. И у самого Иудушки тоже ее нет. Зато тридцать сребреников есть… Воспоминания об Иудушке всколыхнули в сердце злость. Злость – это хорошо, злиться и бояться одновременно нельзя. А она устала бояться…

…Второго бомжа Лия увидела уже многим позже. Отползала на четвереньках от Циклопа, вспахивала коленками серебристый пепел, кашляла и заливалась слезами, пока не наткнулась на что-то… неживое. Оно смотрело в небо пустыми глазами и улыбалось. Ужаснее улыбки Лия в жизни своей не видела. Ужаснее и счастливее.

Она бы закричала, если бы в рот не набился пепел. И побежала бы со всех ног, если бы появились силы. Но крик захлебнулся, так и не родившись, и сил бежать не было. Оставалось только ползти…

Она ползла до самой границы выжженной земли, а потом уткнулась лицом в мокрый и колкий бурьян и заревела в голос. Здесь, где заканчивалось пожарище, воздух пах дождем и немножко озоном, а дождевые капли на жестких листьях были щекотно холодными и чуть солоноватыми на вкус…

Полынный запах не хотел смываться, цеплялся за кожу сотнями острых крючков, путался в волосах. Лия вылила на себя целый флакон шампуня, а запах все оставался. Он сдался лишь под напором горячего воздуха из фена, да и то не сразу.

А одежду Лия стирать не стала, сгребла с коврика грязную кучу, запихнула в мешок для мусора, туда же сунула кроссовки. Утром надо будет вынести на по-мойку. Кутаясь в банный халат, Лия прошла на кухню, распахнула холодильник.

Что-то не так с ее организмом. И дело тут даже не в поразительной способности к регенерации. С этим феноменом она жила с пеленок и давно успела к нему привыкнуть. Дело в другом – прозаичном, примитивном и от того жутком. Теперь, когда первый липкий страх удалось смыть вместе с полынным запахом и разрозненные обрывки мыслей сложились в более или менее стройную картину, Лия отчетливо поняла, что голодна. Никогда в жизни она так сильно не хотела есть, не мечтала с таким вожделением о круто посоленной горбушке хлеба, не ощущала в наполненном слюной рту ее упоительно сладкий вкус.

Хлеба в доме не оказалось. Да и откуда ж ему взяться, если она вот уже полгода сидит на диете: никакой выпечки и сладости по минимуму. Зато были пельмени, целая пачка, и пакет майонеза, и кусочек копченой колбасы, а еще обветренный, с незапамятных времен забытый в холодильнике огрызок сыра. Лия съела все, даже майонез. Запила тремя чашками сладкого чая, сунула за щеку мятный леденец и только после этого позволила себе наконец вспомнить.

Лучше бы не позволяла. Оскаленный в предсмертной счастливой улыбке рот, выпученный от ужаса циклопий глаз, руки-пауки и запах…

Они лежат там, в серебряном облаке пепла. Еще меньше похожие на людей, чем раньше. Один смертельно счастливый, второй сумасшедший. И то, что сделало их такими, каким-то образом связано с ней. Во рту стало горько и сухо, точно и не было выпито трех чашек чая. Она же вообще ничего не помнит. Уже в который раз часть событий точно выпадает из ее жизни, остается за кадром. Смерть свою она не запомнила, побег из больницы тоже, а сейчас вот это – жуткое. Циклоп же не просто кого-то боялся, он ведь именно ее боялся. Почему? Что такого страшного она с ним сделала? Что она сотворила с тем, вторым? Лия изо всех сил зажмурилась, и перед глазами поплыли радужные круги. Может, получится вспомнить хоть что-нибудь, хоть самую малость.

Не получилось. От напряжения радужные круги утратили свою яркость и красочность, стали почти черными, а воспоминания так и не вернулись.

А если ничего не было? То есть было, но не взаправду, не в реальном, а в воображаемом мире. Вот и раны на руке нет, совсем никаких следов! Одежда, конечно, грязная, так что здесь удивительного? На пустырь-то Лия ходила, но там ничего особенного не случилось, кроме, конечно, появления шаровой молнии. И ее, Лииного, обморока. И пожара. А бомжей не было. Не было! Все это посттравматический бред. Надо перетерпеть, пережить. Голова прошла, и это пройдет, забудется как страшный сон. И все в жизни потечет своим чередом. Жизнь же такая удивительная штука! Нужно было умереть, чтобы понять столь простую вроде бы истину. И предложение Влада Ворона поработать с его группой над новым альбомом Лия примет. Такие предложения дважды не делаются. И нечего тут думать! А на работе можно отпуск взять, она в отпуск уже два года не ходила. Вот за два года и возьмет. Как раз и будет время для репетиций и работы в студии. У Ворона классная студия, с великолепной аппаратурой. И ударную установку он пообещал купить, какую она пожелает. А зачем покупать, если у него и так замечательная, о лучшей и мечтать не приходится! Нет, она попросит другое.

Четырнадцатидюймовый джембе[1], настоящий красавец. Лия видела его в антикварном магазине. Стоило это чудо так дорого, что она даже не рискнула к нему прикоснуться. А как хотелось! Денег, которые она скопила, хватило тогда только на балафон – деревянный ксилофон с тыквочками-резонаторами. По словам хозяина лавки, выглядевшего едва ли не старше тех древностей, которые он продавал, балафон был самый что ни на есть настоящий, привезенный из Ганы. Лия продавцу сразу поверила: такие вещи она просто чувствовала, понимала язык инструментов как никто другой. Особенно язык ударных…