Книга Военнопленные Халхин-Гола. История бойцов и командиров РККА, прошедших через японский плен - Юрий Свойский

Москва отреагировала без проволочек. 24 октября начальник Политуправления шифротелеграммой № 1251/ш утвердил решение Бирюкова, в тот же день начальник управления командно-начальствующего состава НКО армейский комиссар 1-го ранга Е.А. Щаденко телеграммой № 408/ш сообщил командованию Фронтовой группы что приказом НКО № 04520 от 24 октября 1939 г. майор Владимир Стрекалов, лейтенант Андрей Филиппов, младший лейтенант Павел Катаев и военфельдшер Федор Гладких уволены из рядов РККА, а старший лейтенант Николай Максимов, лейтенанты Павел Красночуб и Максим Кулак переведены во внутренние округа.[112]

По косвенным данным можно предположить, что бывшие военнопленные узнали о решении своей судьбы 25 октября. Именно в этот день двое из них – танкисты Федор Лукашек и Дмитрий Чулков – написали заявления в командование ЗабВО с просьбами отправить их на фронт в Китай. Заявления эти были подтииты к делу.[113] Одновременно из истории загадочным образом выпал красноармеец Иван Сударушкин. Следствие считало необходимым отдать его под суд, однако ни в приговорах Военного Трибунала ЗабВО, ни в списке осужденных, подготовленном политотделом 1-й армейской группы его имени нет….

На основании результатов следствия 26 октября 1939 года 37 бывших военнопленных были арестованы и заключены в читинскую тюрьму. На следующий день, 27 октября был арестован 38-й, младший комвзвод Дмитрий Чулков, которого ни следствие, ни корпусной комиссар Бирюков отдавать под суд не предполагали.

Трибунал

…Вот сейчас на фронте, у нас есть военный суд, или как его называют «ВТ», который судит бойцов за то, что они отступают без приказания и суд выносит приговор – к расстрелу, как за измену родине, а если рассмотреть здраво, какие же они изменники, если они отступают для того, чтобы спасти свою жизнь….

младший командир 36-й стрелковой дивизии Шеломанов, июль 1939 г.[114]

В общей сложности суду военного трибунала были преданы 43 бывших советских военнопленных из 82 вернувшихся – трое перешедших через линию фронта 8-16 июля 1939 г., 38 переданных при обмене на фронте 27 сентября 1939 г. и двое переданных на станции Отпор 27 апреля 1940 г.

Дела красноармейцев, возвратившихся в ходе боевых действий, рассматривались 90-м Военным Трибуналом 57-го Особого Корпуса (позднее 1-й Армейской Группы), даты судебных заседаний не известны, за исключением одного приговора, датированного 13 октября 1939 г.

Дела красноармейцев и командиров переданных при обмене 27 сентября 1939 г. рассматривались Военным Трибуналом Забайкальского Военного Округа в период с 30 октября по 10 ноября 1939 г., причем основная масса приговоров была вынесена 30 октября – 3 ноября.

В судопроизводстве по делам бывших военнопленных Военные Трибуналы руководствовались Уголовным Кодексом РСФСР редакции 1926 года с изменениями и дополнениями, внесенными постановлениями ЦИК СССР в 1927-38 годах и опубликованными в соответствующих выпусках Собрания узаконений и распоряжений Рабочего и Крестьянского правительства (СУ РСФСР). В соответствии с действовавшим законодательством к военнослужащему, попавшему в плен, могли быть применены две статьи – Статья 58 часть 1 (измена родине) и Статья 193 часть 22 в формулировках, действительных на октябрь 1939 года:

Статья 58 часть 1а

Измена родине, т. е. действия, совершенные гражданами Союза ССР в ущерб военной мощи Союза ССР, его государственной независимости или неприкосновенности его территории, как-то: шпионаж, выдача военной или государственной тайны, переход на сторону врага, бегство или перелет за границу караются – высшей мерой уголовного наказания – расстрелом с конфискацией всего имущества, а при смягчающих обстоятельствах – лишением свободы на срок десять лет с конфискацией всего имущества.[115]

Статья 58 часть 16

Те же преступления, совершенные военнослужащими, караются высшей мерой уголовного наказания – расстрелом с конфискацией всего имущества.

Статья 193 часть 22

Самовольное оставление поля сражения во время боя, сдача в плен, не вызывавшаяся боевой обстановкой, или отказ во время боя действовать оружием, а равно переход на сторону неприятеля, влекут за собой – высшую меру социальной защиты с конфискацией имущества.

При этом однако, по смыслу закона наказывалась лишь сдача в плен «не вызванная боевой обстановкой». Разъяснение к этой статье, опубликованное Наркоматом Юстиции в 1928 году, недвусмысленно определяло: «…в известных случаях обстановка на поле боя может сложиться так, что сопротивление по существу представляется невозможным, а уничтожение бойцов бесцельным. В этих случаях сдача в плен является актом допустимым и немогущим вызвать судебные преследования».[116]

Трактование и практическое применение трибуналами перечисленных выше статей Кодекса существенно различалось. Безусловно, и прокуратуры, и военные трибуналы, по своей сути в любом случае являлись инструментом управления армией в руках военно-политического руководства и, в целях единства этого управления, должны были действовать согласованно. Соответственно, при декларируемой независимости, в реальности от них ожидалось выполнение рекомандаций или прямых указаний военного командования, политотдела и особого отдела фронтового (окружного) или армейского (корпусного) уровня. На практике, однако, взаимодействие военных прокуратур и трибуналов с местным командованием было достаточно сложным.

До середины июля 1939 года проблемы «что делать с возвратившимися пленными» перед прокуратурой и военным трибуналом 57-го особого корпуса не стояло. Первые аресты по таким делам были произведены 10–17 июля, однако в этот период трибунал и прокуратура были перегружены делами самострельщиков и беглецов с поля боя. Затем, в результате конфликта с командованием корпуса, был отстранен от должности прокурор корпуса военюрист 1-го ранга О.Д. Хуторян и его сменил военюрист 1-го ранга А.И. Митин. В результате этого следствие по делам арестованных Хуторяном бывших военнопленных Хутакова, Бондаренко и Пехтышева затянулось и их дела были переданы в трибунал только по окончании боевых действий.

К этому времени прокуратура и трибунал получили «генеральную линию» в вопросе отношения к бывшим военнопленным, сформулированую приехавшим на фронт 8 августа начальником ПУ РККА Л.З. Мехлисом. В соответствии с его требованиями политические органы РККА в лице политотдела 1-й Армейской Группы усилили разъяснение значения военной присяги и постановлений правительства о каре за измену Родине: «Твердым голосом мы сказали, что тот, кто сдался, или попал в плен, тот предатель. Он губит себя, свою семью, имя его будет проклято семьей, детьми, народом».[117]Естественно, реакция на «твердый голос» в частях была негативной. Так, после того как на общем построении 6-й эскадрильи 150-го скоростного бомбардировочного полка инструктор политотдела напомнил личному составу о постановлении ЦИК СССР от 8 июня 1934 года «О дополнении Положения о преступлениях государственных (контрреволюционных и особо для Союза ССР опасных преступлениях против порядка управления) статьями об измене Родине», исполняющий обязанности командира звена старший лейтенант Георгий Черников говорил: «собакам делать нечего (нецензурная брань), на что оно нужно это постановление, об этом и так все давно знают».[118] Высказывание было квалифицировано как антисоветское, однако никаких репрессий не последовало; более того, после окончания боевых действий Черников был награжден Орденом Красного Знамени. Его война, начавшись на Халхин-Голе, закончилась в 1945 году в Германии…