Книга Иди сюда, парень! - Тамерлан Тадтаев

Чети раздал автоматы ребятам на баррикаде, и те стали жарить по красному «Икарусу», за которым прятались грузинские бойцы. В ответ они применили ракеты типа «Алазань», одна разорвалась совсем близко от Пети, и ему оторвало несколько пальчиков, в том числе рабочий, которым он мог не только фак показывать, но и щекотать. Раненого доставили в больницу, но пришить замороженные конечности парню искусный хирург не смог, за что и получил по мордасам от впавших в отчаяние ополченцев. Избив весь медперсонал, вояки пожелали скорейшего выздоровления своему однополчанину и, исполнившись решимости, ринулись прямо в бой. Весной грузинские войска покинули город, а бледный, исхудавший, ставший похожим на пугало Пети тоже вышел из больницы и встретил у ворот поджидавшую его румяную, пышущую здоровьем Нану. Они обнялись, и он предложил своей возлюбленной:

– Давай жить вместе не прячась.

– Давай, милый Пети.

– Не зови меня Пети, я тебя миллион раз просил.

– Хорошо, Чети, только не сердись, милый.

– Завтра у почты в три, там тебя и украду.

– Ладно, Пети, то есть Чети, ну скажи, что ты любишь меня!

– Завтра я тебе все скажу.

– О'кей, милый, и ребенка с собой брать?

– Не надо, я потом сам заберу ее из садика. Ты, это самое, немного посопротивляйся для виду…

– Слушаюсь, мой генерал.

На следующий день в три часа пополудни Бадила йе четима фахьила подъехал на своей черной «Волге» к почте и, заглушив мотор, обернулся к сидящим на заднем сиденье Чети и обкуренному Куырне:

– Что-то не видно твоей Наны… Хотя нет, вот и она.

Старая бабка, спустившись с крыльца почты, охнула, увидев, как двое тащили к приоткрытой задней дверце «Волги» вяло сопротивляющуюся девушку. Старуха замахнулась и огрела палкой длинного, похожего на жердь похитителя. Тот оглянулся и попытался ее лягнуть, но промазал. Куырна же, захлебываясь от душившего его смеха, орал из машины:

– Нана, мать твою, сопротивляйся, мы же не в игры какие играем!

После этих слов Нану будто подменили, и она как закричит:

– Помогите, спасите меня от этих козлов вонючих!

Старушка опять огрела палкой Чети, но тот даже не обернулся, так как Нана расцарапала ему в кровь лицо. А бабулька, старая боевая кляча, вплотную подобралась к машине, откуда виднелись ноги Бадилы йе четима фахьила, и всыпала ему как следует. Однако на старушку даже внимания не обратили – такая завязалась битва внутри машины. Рассвирепевшая Нана, лежа на заднем сиденье «Волги», лягалась, кусалась, царапала своего суженого и его дружков, а те, воя от боли, старались ее вырубить, но у них ничего не получалось. Обивка салона была разодрана, волосы Куырны были разбросаны повсюду, изо рта у него торчал каблук, и он осторожно пытался его вытащить, но следующий удар вбил каблук почти до глотки, и он, выскочив из машины, побежал в больницу, а за ним гналась старушка с палкой. В конце концов Чети и Бадила выпихнули Нану из машины и уехали…

Через неделю Пети, который Чети, и Нана, разукрашенные фингалами, явились в ЗАГС и официально заключили брак.

Чемпион

Ките был чемпионом мира по боксу среди юниоров. Может, я ошибаюсь и у него был другой титул, но ударом он обладал мощнейшим, нокаутирующим. Говорят, он был перспективным спортсменом, ему прочили великое будущее, но началась война, и Ките поменял боксерские перчатки на оружие. Особых подвигов во время войны Ките не совершил, зато по городу ползли упорные слухи о том, что чемпион насилует невинных девушек, и его решили убрать. И вот убийцы, натянув на головы маски, а может, колготки, пошли убивать чемпиона. Но то ли ночь выдалась темная, то ли прорези для глаз на колготках оказались узкие, но палачи перепутали дома и постучались в ворота соседа – актера местного театра и очень хорошего человека. Тот, ничего не подозревая, вышел из дома посмотреть на ночных гостей и был изрешечен пулями из нескольких автоматов. Ките после этого случая ездил по городу на своей белой «семерке» со скоростью не меньше ста километров в час, причем рулил он одной рукой, а другой придерживал автомат. Однако это не спасло чемпиона, и где-то через неделю после убийства артиста Ките все-таки был застрелен чистильщиками…

Шок

С мамой мы всегда общаемся между собой на родном осетинском. Но однажды она совершенно неожиданно заговорила со мной по-русски. Сейчас расскажу, но для этого мне нужно вернуться в лето 1992 года…

С обеда шла перестрелка, а я со своей девчонкой гулял по городу. На стрельбу я сначала не обращал внимания, потому как привык к ней. Страшней, когда тихо, вот тогда одолевают сомнения: а не задумал ли враг какой-нибудь хитрый план захвата города? Ну а пальба как колыбельная для слуха: враг выдает свое местонахождение стрекотней автоматов и пулеметов. И если у тебя, допустим, есть лишние патроны, то сам можешь без особого риска для здоровья принять в перестрелке самое активное участие, пока не надоест или боеприпасы не кончатся. Но моя девчонка только недавно приехала в Цхинвал и страшно пугалась, даже если снаряды разрывались в километре от нас. Я успокаивал ее как мог, и в какой-то момент она даже дала себя обнять, а потом и поцеловать.

Время летело быстро, солнце уже планировало закатиться, а стрельба все не умолкала, она как будто даже усилилась. Тут я сам начал тревожиться, потому что шум боя, уже настоящего, доносился со стороны холма, под которым живу. Я проводил девчонку до дома, и там меня за ногу укусила небольшая такая собачонка, облезлая и мерзкая, такие всегда исподтишка норовят напасть. Я пытался ее пнуть, но она, зараза, залезла в дыру под забором и начала тявкать оттуда. Я швырнул в нее камнем и побежал домой.

Мама, радостная, объявила, что сегодня у нас праздник – она сварила лобио. Мама готовит его как никто в нашем районе. Я съел две тарелки, сижу за столом с набитым брюхом и прислушиваюсь к пальбе над нашей улицей. И вдруг донесся гул танка. Мне стало страшно, мама тоже в ужасе убежала в свою комнату. А танк между тем начал стрелять из своего орудия, и дом наш затрясся от взрывов. Я вытащил из-под кровати пулемет, намотал на себя ленты с патронами, как гребаный матрос революции, и уже хотел выйти на улицу, как вдруг мама выбежала из своей комнаты с сеткой, куда запихала документы и что-то из белья, и говорит по-русски:

– Сынок, приказ отдан – надо отступать!

Я схватил родительницу за старые немощные плечи и стал трясти:

– Мама, все нормально, пожалуйста, не пугай меня!

Но она не унималась и продолжала вещать по-русски, причем очень чисто и не своим голосом. Я усадил ее на стул, накапал валерьянки, дал ей выпить, но она все равно отказывалась объясниться со мной на осетинском.

Я плюнул и на деревянных ногах выбрался на улицу и там заметил соседей Тамаза и дядю Васю. Они стояли возле кирпичного двухэтажного дома Пумпуша, моего друга детства, который умотал в Грузию к своим еще в девяносто первом, хотя, останься он здесь, его пальцем никто не тронул бы. Я подошел к соседям с тяжелым своим пулеметом, вступил с ними в разговор, а сам во все глаза смотрел на склон холма, где бушевал бой. И тут я увидел бойца с автоматом, бегущего вниз по тропинке, прицелился и хотел его завалить, но он закричал, чтоб я не стрелял, что он свой, из ОМОНа. Я опустил пулемет, и он приблизился к нам, но уже тяжело, как будто его сзади напичкали пулями. Поравнявшись с нами, омоновец стал вопить, чтобы мы немедленно убегали отсюда, и грохнулся на землю. Тамаз кинулся домой, вернулся с ведром воды и вылил его на бойца, который мигом раскрылся, как ежик, вскочил на свои длинные ноги и, не переставая вопить: «Убегайте отсюда пока не поздно!», скрылся за поворотом. Второй омоновец тоже, как только добежал до нас, упал, но на него потребовалось уже четыре ведра воды, и он, очнувшись, стал сеять панику, но надо признать, что бежал он на редкость резво.