Книга Аборигены галактики - Игорь Минаков

«Хорошо, что не моя рожа…» – мимолетно подумал он.

Он снял куртку, поискал нишу «эмпатического шкапа», но не нашел, поэтому просто бросил ее на пол. Потом с ужасом поглядел на мокрые пятна растаявшего снега, которые образовались у него под ботинками. Присел на табурет – наконец-то простой, сколоченный человеческими руками табурет! – принялся сдирать обувку. К пятнам на ковре уже подобрался субэл-уборщик, деловито заерзал, зажужжал. От ковра-шкуры начал подниматься пар. Запахло сырой шерстью. Оставшись в одних носках, Силантьев поискал, где бы ему умыться. Трюмо вдруг отъехало в сторону, на мгновение отразив ошеломленную физиономию гостя, открыв вход во вполне современный санузел. Силантьев тщательно умылся, и даже вычистил зубы, а когда вернулся в комнату, уборщик, словно вышколенный пес, принес ему теплые шлепанцы. Надевая их, вице-секретарь открыл для себя нехитрую истину, что счастье можно ощутить даже ногами.

Метель лепила на стекле Кружки и стрелы. Свеча горела на столе, Свеча горела.

На озаренный потолок Ложились тени, Скрещенья рук, скрещенья ног, Судьбы скрещенья…

И падали два башмачка Со стуком на пол. И воск слезами с ночника На платье капал.

И все терялось в снежной мгле Седой и белой. Свеча горела на столе, Свеча горела…

Илга читала, и голос ее вплетался в треск поленьев и завывание вьюги, словно был продолжением этих вековечных звуков природы, а не их отрицанием. Егеря, еще минуту назад шумно обсуждавшие свои, мало понятные гостю дела, притихли и слушали как завороженные. Силантьев разомлел и от обильного ужина, и от приготовленного Марысей Ясенской глинтвейна, и от любви. Еще никогда ему не было так хорошо. Эти простые, даже немного грубоватые люди, что собрались в столовой, жили какой-то иной жизнью. Они словно явились из прошлого, когда просторы Земли были еще не обжиты и казались необъятными. Когда тайга, степи, пустыни, джунгли, болота, моря и горы разделяли влюбленных на месяцы, а то и на годы. Когда неизбежность долгой разлуки шла рука об руку со счастьем. Силантьеву нравились эти люди, и ему хотелось забыть все – суету Контакт-Центра, лабиринты галактической дипломатии, торжественную атмосферу заседаний Совета, а главное – немолодого, но чрезвычайно важного чиновника, распоряжающегося людскими и нечеловеческими судьбами, ежедневно, ежеминутно несущего на своих плечах груз громадной ответственности; выбраться из себя самого, как вылезает из старого панциря краб во время линьки, надеть потертую – еще до эмпатической эры – егерскую куртку, взять карабин и отправиться присматривать за собарсами, чтобы не слишком бесчинствовали в заваленных снегом чащобах.

На свечку дуло из угла, И жар соблазна Вздымал, как ангел, два крыла Крестообразно.

Мело весь месяц в феврале, И то и дело Свеча горела на столе, Свеча горела…[1]

Ветер швырнул в стекло особенно плотный вьюжный сгусток, будто кто-то снежком кинул. Илга вздрогнула, смолкла. Очарование голоса, читавшего стихи древнего поэта, написанные когда-то почти об этих местах, развеялось. Егеря зашевелились. Артур Тер-Акопян тронул гитарные струны, но петь не стал. Нехитрая мелодия перекатывалась по большой обеденной зале. Угасший общий разговор, будто в него подкинули сухих полешек, вновь занялся, перепархивая суетливыми огоньками с одного края стола до другого. «Мало сена в этом году заготовили, а в прикорме не хватает нужных микроэлементов…» «А почему не хватает? Куда смотрят научники? Мы же их прокламациями забросали…» «Научники в индейцев играют, сейчас это модно…» «Надо их к нам летом выписать, на сенокос…» «Как же, будут они тебе косить. Скажут: а субэлы на что?» «Ну да, субэлы в индейцев не играют…» «Вот именно…» Потел двадцатилитровый самовар, блестя начищенными медалями, украшающими его медные бока. От печных изразцов веяло жаром. Островок тепла и уюта в океане вьюги успешно противостоял натиску снежной бури.

Томас Кайрус не принимал участия в общем разговоре. Он сидел у печи, дымил трубкой, искоса поглядывая на гостя. Силантьеву вдруг стало не по себе от этих поглядываний. Ему инстинктивно хотелось куда-нибудь спрятаться. Он даже решил окликнуть Илгу, но помощница старшего егеря-охотоведа задумчиво смотрела в окно, и тревожить ее было бы бестактно. Тогда Силантьев поднялся и подошел к Томасу. Старший егерь-охотовед, не говоря ни слова, встал и вышел из столовой. Гость воспринял это как приглашение к разговору. Чуть помедлив, он двинулся следом. Томас ждал его в пункте связи – в не слишком просторном помещении, заставленном довольно допотопной аппаратурой. Впрочем, хорошо вписывающейся в общий интерьер «Теплого ручья». Отец Илги уселся на вращающийся табурет – единственное место для сидения здесь. Дурной знак. Разговор предстоял не слишком приятный. Не желая стоять навытяжку перед человеком, который был едва ли его старше, Силантьев прислонился к притолоке, с независимым видом сунув руки в карманы брюк.

– Я не удивлен, что моя дуреха в тебя влюбилась. – Старший егерь-охотовед взял сразу с места в карьер. Силантьев с удивлением понял, что слышит его голос впервые. – Ты у нее в героях с четырнадцати лет… Правда, мне и в голову не приходило, что вы когда-нибудь встретитесь… Где ты, а где она… Ты знаменитость, светило… Большой начальник, как выражались предки. А она, дитя леса, дичок… Илге и трех лет не было, когда погибла Вия, ее матушка. Так что она единственная моя радость…

– Странный какой-то у нас разговор, ты не находишь, друг Томас? – заметил Силантьев. – Илге уже давно не три года, и кажется, она имеет право выбирать, кого… с кем ей связать свою судьбу.

Друг Томас упрямо покачал головой.

– На права ее я не покушаюсь, – возразил он. – Не думай, что я дремучий старый пень, который пытается привязать к себе молоденькую сосенку… Я, к твоему сведению, доктор экологии, член Регионального Совета, автор девяти книг… Но не в этом дело, я о другом толкую… Илга любит эти малообитаемые места. В больших городах ей скучно. Как вы будете жить, когда поженитесь? Ты там, она здесь?

– Мы живем в двадцать шестом веке, друг Томас, – напомнил Силантьев. – Расстояния сейчас не проблема, если ты не в курсе…

– Не язви! – жестко, тоном человека, привычного отдавать команды, потребовал старший егерь-охотовед. – Я говорю не о расстояниях, а о доме. У семьи должен быть свой дом. Вот я и спрашиваю тебя: где вы собираетесь жить?

– У меня под Екатеринбургом целое поместье. Лесная Грива называется. Силантьевы живут в нем с конца двадцать первого века.

– А Кайрусы здесь – с начала двадцать второго! Ну и что?! – вскинулся Томас. – Я вижу, ты никак в толк не возьмешь! Егерская служба – это не просиживание штанов в присутствии. Сюда не прилетают, чтобы оттрубить с десяти до пятнадцати. Здесь всегда найдется работа. Иными словами, егерь живет там, где служит. А если его не устраивает такая жизнь – уходит на более легкие хлеба. Понял теперь, друг вице-секретарь? Моя Илга хоть и девчонка, но потомственный егерь. И не сможет она жить в твоем поместье!