Книга Архитектор - Анна Ефименко

– Отойди от меня, Сатана.

* * *

Я шел прочь, и шел, и продолжал идти, только прибавляя шаг. И мне мешали рукава, волосы, прохожие, яблоки, раскиданные по мостовой опрокинутой корзиной, ветки деревьев, ставни домов, они мешали мне так же ощутимо, как Люкс.

Я не мог поверить, Архангел Гавриил, выглядывая из-за облаков, не мог поверить, Святая Екатерина на колесах повозок не могла поверить, одаренный Климент из Ами не мог поверить, даже моя супруга Люсия не смогла бы поверить в то, как меня надули. Предупреждали же добрые люди о том, что цыгане – отродье дьявола, и нет в них ни веры, ни правды. «Она обманывала меня все эти годы!» – вдруг воскликнул я прямо на рыночной площади. «Они всегда обманывают», – усмехнулся в ответ какой-то приземистый торгаш. И я пошел прочь, ровно выбрасывая вперед длинные деревяшистые ноги, и заостренные носки ботинок, и долгие полы одежд. Я шел и шел, и продолжал идти, лишь только прибавляя шаг, выбрасывая вперед свитки писем от Люкс. Пошлых, душных слов и квадратных букв от Люкс ко мне. Они летели редким мусором на мостовую, в сточные канавы, в придорожную пыль, в надорожную хлябь, в ухабы, ямы и рытвины, в плодородную землю.

Люкс разбазаривала мой талант, отбрасывала его за ненадобностью. Святилище! Алтарь! Она продавала мое святилище по цене пользованного гончарного круга. Она распродавала дарохранительницу нашего храма тайком, по кусочкам и золоченым деталькам, как я в обход списывал известняк. Она обманывала меня всегда. И ладно. Не такое проглатывали. Ты можешь обидеть, но тебе никогда не переломить мне крышу, никому никогда не разрушить мой свод. И я продолжал идти вон отсюда, я не мог здесь оставаться.

С пергамента меня отравляли постоянные «красавчик». Сука, подумал я. Ну какой я красавчик? Я – главный архитектор Города! Меня нужно уважать! «Красавчик». Сука блудливая, обозвал я Люкс снова. Проклятая чуть не соблазнила меня. Как она посмела так сказать о Хорхе? Откуда она знала? Одно за другим я выкидывал Люксовы письма, и они летели по улицам предвестниками скорого листопада.

Переулки сумрачных кварталов, где уютно было мху, плесени, крысам, помнишь, в одном из таких тупиков мы познакомились; тенью отошла от меня стена с ее грозными зубцами; я покинул городские ворота и отправился еще дальше, в поля.

Враг не любит сильных, враг не любит взрослых. Притворится другом, всепонимающей личностью и долой условности! Долой предрассудки! Ей было выгодно иметь меня рядом, с нескончаемыми: «никто не признает моего гения, все вокруг недостойные». Стоило чуток подняться, как я мигом ей разонравился.

Рожь, овес, пшеница, фруктовые деревья, виноградники – царство земное полнится новой жизнью. Башенки, постройки, охрана градских границ стройно стоят да прямо, ни один не свалится, темной ночью ни одна звезда не упадет с небосвода. В воду.

Мостик, перетянутый через реку, куда ушла любимая, дергался подо мной светлыми старыми досками, пока я кидал вниз вынутые из рукава эти плодящиеся листок от листка, ложные, тщетные, бесконечные Люксовы письма. Выбрасывал их, отторгал всей душой, всегда-навсегда, выкидывал прочь. В воду.

А ведь это я сам научил Люкс читать и писать, когда та была еще девчонкой, ездил ей по мягкому черепу Евангелием. Она была моя маленькая нелюбимая замухрышка, гнойнички-веснушки, и я стеснялся ходить с ней по улице, но именно моими стараниями все же выросла в достойного собеседника, жаль только не оставалось эпистолярных доказательств.

Остановившись далеко в полях, оглянулся назад, туда, откуда пришел, чтобы еще раз переморщиться на жестокий лживый Город, полный цыганского сброду, и остолбенел.

Оттуда, с холма, за столько пройденных дорог, уже оформленной высотой вытянувшийся в самое поднебесье и затуманенный строительными лесами, смотрел вниз на мир мой исполинский Собор.

Глава 18

Вниз

Когда вернешься домой, там будет пусто.

Так долго ей пренебрегал, и возмездие настигло.

Наверху, в нормандских землях, стояли дома предков Люсии, обрастали этажами и стенами, ларями и гобеленами. Туда, на север я буду писать и просить ее вернуться, и тщетно ждать от нее писем, как из монастыря в Грабене. И, как могу, продолжать вертеться там, где живу.

В Городе каждый хочет показать свое положение. Чем внушительнее мой Собор, чем выше приходится задирать черепушку, чтобы разглядеть шпиль южной башни, чем ярче светятся витражи, тем усерднее каждый мало-мальски значимый человек в Городе пытается мне показать свое различие между его и моим местом.

* * *

Несколько лет прошло с тех пор, как Люсия покинула наш дом. Время не ощущалось, время неслось быстрее. С тех пор, как мое детище достигло крупных размеров, Город все бескомпромисснее облеплял его своими лапами, отнимал от меня. Эти будут тут служить, те – петь, третьи – бегать трезвонить в колокола, другие – следить за садом. Моя задача была фактически выполнена, и вскоре предстояло отойти в тень, раствориться, отдать Собор на растерзание людям и истории.

Черт, ну для чего-то надо жить? Прекрасная награда в высоком замке, о ком сочинять, кого превозносить? Кого-то же надо превозносить? Я БРЕЖУ ПОТЕРЯННЫМ, ты видишь: детство, Хорхе, Агнесса, ты. Они уже забирают тебя у меня, ты для них и создавался. Я же тоже человек, мне надо кого-то обожествлять. Тебя всегда было легко обожествлять, ты ложился в недосягаемую цель так легко, ты с таким удовольствием мне подыгрывал.

И вот теперь ты оживаешь самостоятельным, и вскоре придется отпустить тебя им на наставление, и оставаться в полном одиночестве.

Ты немыслимо высок, красота в твоих пропорциях. Число, интервал и пропорция лежат в основе музыки и движения небесных тел. Ты – сама гармония. Мне вне пропорций не удавалось быть таким. Люсия считала меня симпатичным, а я считал, что с ней что-то не в порядке. У меня была слишком тяжелая походка, слишком закрытая одежда, слишком зашнурованные рубахи, слишком длинные плащи, оно слепило меня в важного и созерцательного строителя. На постоялом дворе в Ами, когда уничтоженным бежал с Климентового приема, взрослые мужики под хмелем вправляли рассудок молодому рыбаку, стучали ко мне, звали, крича ему: «Вот послушай, что умный человек тебе по этому поводу скажет!» И я выходил к их столу, сонный, расхристанный, с книгой, я выходил их рассудить, сыпать доводы и аргументы. И, пока шел к ним, думал – а с каких пор успел обрасти таким авторитетом, пусть даже в смешных кругах?

Но что оставалось, если даже к Богу не удалось прикипеть как следует? Если ничто не устоит перед сломом в слабости, перед маленькой водяной мельничкой, которая все перемелет в труху. Что же оставалось, кроме многоуровнего и оттого продуманного зодчества, в котором все хорошо и последовательно высказано было до меня и без меня. Что оставалось, кроме противоестественной обособленности? Ничего не оставалось, кроме этих унылых кирпичей, из которых мы построили самое себя – внешность, внутренность, всё.

Я умолял мою королеву вернуться. Она обладала непокладистым огненным нравом, упрямством, и я заимствовал у нее эти качества, отстаивая свою правоту, выгрызая все доступные средства для своего дела, работая на износ, и лишь благодаря умыкнутой у Люсии напористости достиг победы. Я жил в доме ее отца, что Моисей в египетском рабстве, всей душой тяготился ее с Обрие, но, стоило старику отойти в мир иной, а ей меня оставить, как свобода вдруг сделалась невыносимой. Пустой дом, куда приходил разве что заночевать, когда стояли морозы и оставаться в мастерской было смертельно, тосковал по ней, не признавая меня хозяином.