Книга Тайный посол. Том 2 - Владимир Малик

Красавица Стеха тоже притихла, сникла. Розовые щеки побледнели, движения стали медленными, неуверенными, а голубые глаза потемнели от тревожного волнения.

Плача и охая, старая Звенигориха заплела девушкам косы, одела их в лучшее, что только было, а потом, провожая до порога, тайком перекрестила обеих.

– Пусть хранит вас Матерь Божия, голубушки! – прошептала, вытирая слезы. – Да и сами себя берегите!

Вышли на крыльцо. Порывистый пронизывающий ветер заставил каждого поплотнее запахнуть кожух. Девушки поцеловали матери руки и пошли вслед за Многогрешным. Позади всех тяжело шагал на кривых ногах Азем-ага.

В доме гетмана было жарко натоплено. Потрескивали горящие свечи. Пахло воском. В гостиной – длинный стол, заставленный мисками и тарелками с едой, бутылками с наливками и горилкой. Вдоль стен стояли старшины – все вместе: украинцы, турки, татары. Вполголоса переговаривались, поглядывая на двери гетманских покоев.

Многогрешный тихонько постучал. Не дожидаясь ответа, приоткрыл дверь.

– Гости собрались, ясновельможный пан гетман, – доложил негромко.

Немного погодя в гостиную вошел Юрий Хмельницкий. Одетый в черный бархатный кунтуш, который оттенял бледность его лица, чисто выбритый, он выглядел помолодевшим и торжественным. Даже грозные ледяные глаза не казались сейчас такими холодными, – внезапная улыбка, едва тронувшая губы, согрела их и придала лицу гетмана выражение доброжелательности и мягкости.

Все стоя поздравили гетмана, подняли за его здоровье наполненные до краев чарки. Он поблагодарил, выпил и без лишних слов попросил приступить к трапезе.

Захрустели на зубах соленые огурцы, забряцали миски, зачавкали усатые рты.

Златка сидела напротив гетмана. Прикрывая лицо ярким шелковым яшмаком, все время ощущала на себе гетманский взгляд и от этого сжималась, как маленькая пичужка среди степных трав, когда в вышине проплывает жестокий ширококрылый коршун. Словно сквозь сон слышала она, как за столом постепенно нарастал шум: пили за султана, за хана, за гетмана, за победу над врагами. Хмель ударил в головы – и вспыхнули споры. Кто-то затянул песню, но ее не подхватили; потому что гетман молчал.

Юрась пил наравне со всеми, однако не пьянел. Горящие глаза и нервные, подвижные тонкие пальцы, все время перебиравшие бахрому скатерти, пугали гетманских старшин, которые и пьяные не забывали, за чьим столом сидят. Тем более они страшили Златку: женским чутьем она догадывалась, что нравится гетману, а это означало для нее ужасную беду.

Девушка то краснела, то бледнела. Она чувствовала: этот сорокалетний мужчина, повелитель большого, но опустевшего края, человек злой и жестокий, которому никто не смеет перечить, не потерпит отказа. Потому и прыгало ее сердечко от страха за себя и за свое будущее. Сейчас, когда она поняла, что нравится гетману, у нее мелькнула мысль: а смогут ли теперь что-нибудь сделать для ее спасения отец и брат? Не прикажет ли гетман отослать их из Немирова – и она останется здесь совсем одинокая и беззащитная?

Златке стало так страшно под горящим взглядом гетманских глаз, что она, хотя и была голодна, почти ничего не ела. К тому же все заметили, что гетман удостоил ее своим вниманием, и с любопытством посматривали на нее.

За столом поднялся Многогрешный.

– Выпьем, панове-братья, за ту половину рода людского, которая приносит нам радость и утеху. За женщин! За тех, кто является украшением нашего сегодняшнего праздника!

Зазвенели бокалы, загудели пьяные голоса. И тут неожиданно встал Юрась Хмельницкий, обошел стол и остановился возле Златки. Наполнил ее бокал вишневой наливкой, почти насильно заставил взять в руки.

– Адике… Какое прекрасное имя! Нежное, ласковое, мелодичное. Я пью за тебя, чудесная роза далекого южного края, которую судьба забросила в наши суровые холодные степи. И мы благодарны судьбе за это, ибо твое присутствие здесь, Адике, делает теплее и радостнее мрачное и неприветливое жилище, в котором приходится мне сейчас обитать… Слово чести, за всю свою жизнь не встречал я более красивой, милой девушки, чем ты, мой южный цветок! Пью за тебя, Адике, и надеюсь, что и ты выпьешь за здоровье твоего гетмана, который одиноко коротает здесь свои дни и будет рад, если ты разделишь его одиночество…

Все затихли. Слова гетмана были вполне определенны и ясны. Однако оставалось непонятным: предлагает ли он этой молодой красивой турчанке руку и сердце или старается лишь вскружить ей голову?

Златка не знала, как ответить. Рядом с ней дрожала, съежившись, Стеха.

Мучительную тягостную тишину прервал сам гетман.

– Ну, что же ты ответишь, моя пташка? – Юрась приблизился вплотную и заглянул девушке в глаза.

Златка застыла в гордом молчании.

И вдруг порывисто поднялся Ненко, быстро заговорил по-турецки, обращаясь больше к Азем-аге, чем к гетману.

– Высокочтимый пан гетман, я не настолько владею вашим языком, чтобы ответить на только что сказанные слова, но достаточно хорошо знаю его, чтобы понять, как они оскорбительны для моей сестры и меня…

Все, кто понимал по-турецки (а понимали многие, и сам гетман), вытаращились на молодого турка, который посмел поучать гетмана. У Азем-аги полезли на лоб черные лохматые брови. Многогрешный от удивления разинул рот и застыл так, придурковато хлопая веками. А Юрась Хмельницкий продолжал стоять перед растерянной Златкой, с гневом смотря через ее голову на красивого молодого чорбаджию[34], который своей внешностью был очень похож на него самого и которого он сам пожелал иметь у себя на службе.

– Ага понимает, с кем он говорит? – холодно спросил Юрась.

– Понимаю, конечно. И прошу извинения за резкие слова. Но я вынужден вступиться за свою сестру…

Вслед за Ненко встали Младен и Якуб, но Ненко едва заметным жестом призвал их молчать.

– Твоей сестре ничего не угрожает, – сдержанно, но холодно ответил гетман. – И никто здесь не оскорбляет ее.

– Значит, это вышло помимо вашей воли, гетман… Мы думаем и заботимся о будущем Адике, – продолжал Ненко.

– А разве я желаю ей плохого будущего? – перебил Юрась. – Эта девушка завтра может стать гетманшей и скрепить наш союз с высокой Портой!

В гостиной воцарилась напряженная тишина. Потом кто-то охнул. Прошелестел осторожный, придушенный шепот.

Полковник Яненченко, который лучше, чем кто-либо из присутствующих, знал Юрия, покачал головой. «Ну и ну! Вот это дела! Наш Юрась влюбился! – подумал он ехидно. – Давненько за ним не водилось такого греха… Неужели его намерение серьезно? Или это очередная прихоть сумасброда?» Однако промолчал, поскольку чувствовал, что и над ним собираются тучи.

Мурза Кучук тоже ни малейшим движением не выдал своих чувств, только многозначительно взглянул на Чору, а тот в ответ слегка опустил густые черные ресницы. Никто не видел этого диалога взглядов, а если б и видел, то не придал бы значения, так как понятен он был только отцу и сыну. Кроме того, все были так поражены словами гетмана, что никому и в голову не пришло наблюдать за белгородским мурзой.