Книга Все, чего я не сказала - Селеста Инг

– Правда?

Поразительно, но Мэрилин не рассердилась. Нет – она возгордилась. Вообразила, как дочь швыряет поваренную книгу на траву, лаковыми туфельками втаптывает в грязь и уходит прочь. Топит в озере. Сжигает. К своему удивлению, Мэрилин улыбнулась:

– Что, правда? – и обняла дочь, а Лидия помялась и кивнула.

Это знак, решила Мэрилин. Я свой шанс упустила. Но для Лидии еще не все потеряно. Мэрилин не пойдет по материным стопам – не станет подталкивать дочь к замужеству и домоводству, к безопасной жизни за семью засовами. Поможет сделать все, на что дочь способна. Остаток жизни будет руководить Лидией, оберегать ее, как драгоценный розовый куст: растить, ставить подпорки, каждую веточку изгибать до идеальной красоты. В животе завозилась и забрыкалась Ханна, но Мэрилин ее пока не чувствовала. Зарывшись носом в волосы Лидии, она тоже безмолвно приносила клятвы. Никогда не велеть дочери сесть прямо, найти мужа, вести дом. Никогда не намекать, что какая-то работа, или жизнь, или мир предназначены не для Лидии; не допустить, чтобы, слыша «врач», Лидия непременно думала «мужчина». Поддерживать ее до конца своих дней, дать сто очков вперед собственной матери.

– Ну хорошо, – сказала Мэрилин, наконец отпустив Лидию. – Есть хотите?

Джеймс уже доставал из буфета тарелки, раскладывал салфетки, открыл верхнюю коробку, дохнувшую мясным паром. Мэрилин разложила по тарелкам клинья пиццы с пепперони, и Нэт, испустив глубокий довольный вздох, принялся за еду.

Мама вернулась, и на завтрак будут яйца вкрутую, а на ужин гамбургеры и хотдоги, а на десерт клубничное пирожное. Лидия молча разглядывала свою порцию – красные кружочки, тонкий сырный поводок, на котором кусок пиццы вышел погулять из коробки.

Нэт угадал лишь наполовину: назавтра и впрямь были хотдоги и гамбургеры, но ни яиц, ни пирожных не случилось. Джеймс сам приготовил мясо на гриле, немножко пережарил, но они решили праздновать как полагается и все равно все съели. Собственно, после возвращения Мэрилин наотрез отказывалась стряпать, по утрам совала в тостер замороженные вафли, по вечерам разогревала замороженный мясной пирог или открывала банку «СпаггетиОс». Мысли ее были заняты другим. Математика, думала она четвертого июля; ей, дщери моей, понадобится математика.

– Сколько булочек в пакете? – спрашивала она, и Лидия тыкала пальцем, пересчитывая. – Сколько хотдогов на гриле? На сколько хотдогов не хватит булочек?

За всякий верный ответ она гладила Лидию по волосам и прижимала к бедру.

Лидия считала целый день. Если все съедят по хотдогу, сколько останется на завтра? Если у нее и у Нэта по пять бенгальских огней, сколько всего у них обоих? К сумеркам, когда в небе расцвели фейерверки, Лидия насчитала, что мама десять раз ее поцеловала, пять раз погладила по голове и трижды назвала «моя умница». Когда Лидия отвечала, у мамы на щеке появлялась ямочка, точно отпечаток пальчика.

– Еще, – умоляла Лидия, едва мама умолкала. – Мамуль, спроси меня еще.

– Ну, если ты правда хочешь, – отвечала мама, и Лидия кивала. – Завтра, – сказала Мэрилин. – Я тебе завтра куплю книжку, и мы вместе почитаем.

Вместо одной книжки Мэрилин накупила гору. «Воздушная наука». «Откуда берется погода». «Занимательная химия». Вечерами, уложив Нэта, она подсаживалась к Лидии на постель и брала верхнюю книжку из стопки. Лидия прижималась к маме, слушала низкий подземный гул ее сердца. Вдыхала вместе с мамой. Вместе с мамой выдыхала. Мамин голос раздавался как будто у Лидии в голове.

– «Воздух есть повсюду, – читала мать. – Тебя окружает воздух. Его не видно, но он есть. Куда ни пойди, там есть воздух».

Лидия глубже зарывалась в мамины объятия и к последней странице уже засыпала.

– Почитай еще, – бормотала она, а когда счастливая Мэрилин шептала в ответ:

– Завтра, договорились? – Лидия кивала так рьяно, что звенело в ушах.

Самое важное слово: «завтра». Лидия его лелеяла. Завтра я отведу тебя в музей и покажу кости динозавров. Завтра почитаем про деревья. Завтра посмотрим на луну. Каждый вечер она выпрашивала у мамы маленькое обещание, что утром мама будет дома.

А за это Лидия не нарушала клятвы: она делала все, что велела мама. Научилась писать знак «плюс», похожий на косую «Х». По утрам считала на пальцах, над хлопьями складывала числа. Четыре плюс два. Три плюс три. Семь плюс десять. Едва мама умолкала, Лидия просила еще, и мама светилась, будто Лидия щелкнула выключателем. На табуретке-лестнице Лидия стояла над раковиной, от подбородка до щиколоток завернутая в фартук, и добавляла щепоть соды в банку с уксусом.

– Это химическая реакция, – говорила мама, и Лидия кивала, глядя, как в стоке булькает пена.

Она играла с мамой в магазин, платила сдачу центами и пятаками: два цента за объятие, четыре – за поцелуй. Когда Нэт кинул четвертак и сказал:

– Спорим, не посчитаешь? – мама его шуганула.

В глубине души Лидия предчувствовала все, что грядет. Однажды в книжках исчезнут картинки. Задачи удлинятся, усложнятся. Начнутся простые дроби, десятичные дроби, степени. Игры станут хитроумнее. За мясным рулетом мама скажет:

– Лидия, я задумала число. Если умножить его на два и прибавить единицу, получится семь.

И Лидия станет считать, пока не доберется до верного ответа, а мама улыбнется и подаст десерт. В один прекрасный день мама подарит Лидии настоящий стетоскоп. Расстегнет две верхние пуговицы на блузке, прижмет головку стетоскопа к коже, и Лидия услышит, как у мамы бьется сердце.

– У врачей такие, – скажет мама.

Все это пока маячило крошечной точкой на далеком горизонте, но Лидия уже знала. Это знание витало вокруг нее, липло к ней, с каждым днем сгущалось. Не отпускало ни на шаг. Но всякий раз, когда мама спрашивала, Лидия отвечала да, да, да.

Спустя две недели Мэрилин и Джеймс поехали в Толидо за ее одеждой и книгами.

– Я могу съездить одна, – твердила Мэрилин.

Стеклянный шарик, заколка и пуговица тихонько гнездились в кармане платья, в гардеробе, в забвении. Платье уже становилось мало, и вскоре Мэрилин отдаст его в «Гудвилл», так и не вынув из кармана свои крохотные заброшенные талисманы. Но глаза щипало при мысли о том, как она будет опустошать свою квартирку, снова запечатывать учебники в коробки, выбрасывать в ведро недописанные тетрадки.

– Ну правда, – сказала она. – Тебе-то зачем?

Но Джеймс настоял.

– Тебе сейчас нельзя поднимать тяжести, – сказал он. – Попрошу Вивиан Аллен, пускай посидит с детьми полдня.

Едва Джеймс и Мэрилин уехали, миссис Аллен села на диван и включила мыльную оперу. Бесповаренная бескнижная Лидия под обеденным столом обняла коленки; Нэт ковырял пыль на ковре и сердился. Мама будила его и укладывала спать, но все ее время в промежутке занимала Лидия. Нэт знал ответы на все мамины вопросы, но едва вмешивался, мама отмахивалась, а Лидия между тем считала на пальцах. В музее Нэт хотел посмотреть звездное шоу в планетарии, но они целый день разглядывали скелеты, модель пищеварительной системы, все, что хотела Лидия. Сегодня утром он спустился в кухню пораньше, с папкой газетных вырезок, и мать в банном халате сонно улыбнулась ему из-за чайной чашки. Впервые с возвращения она взаправду на него посмотрела, и в горле у него что-то затрепетало птичкой.