Книга Багровый рассвет - Виталий Винтер

– Что вы хотите этим сказать? – равнодушно спросил его хорунжий.

– Хорошо, я попытаюсь объяснить это немного по-другому. Этот эффект также известен как стокгольмский синдром. Это встроенный в каждого из нас защитный механизм, заставляющий искать аргументы оправданности своих действий. Бессознательно мы стремимся доказать, что что-то, всё равно что: деньги, работа, усилия, – были потрачены не зря. Особенно если они были большими. Социальная психология объясняет эффект рационализации просто – человек готов пойти на что угодно, лишь бы избежать когнитивного диссонанса. Сделав что-то ненужное, мы создаём конфликт между желаемым и действительным. Чтобы снять психологический дискомфорт – действительное приходится долго и тщательно выдавать за желаемое.

– Вы имеете в виду, что все наши потуги на Острове не имели перед собой будущего? – перебил старика кто-то из сумерек трюма.

– Можно и так сказать. Но это было бы не совсем правильным выражением. В научной литературе это называется ошибкой игрока или ложным выводом Монте-Карло. Мы склонны предполагать, что многие случайные события зависят от случайных событий, произошедших ранее. Классический пример – подбрасывание монетки. Мы подбросили монету, скажем, пять раз. Если орёл выпадал чаще, то мы будем считать, что в шестой раз должна выпасть решка. Если пять раз выпала решка – мы будем думать, что в шестой раз обязан выпасть орёл. На самом же деле вероятность выпадения орла или решки при шестом броске такая же, что и при предыдущих пяти: 50 на 50. Каждый последующий бросок монеты статистически независим от предыдущего. Вероятность каждого из исходов всегда 50 %, но на интуитивном уровне человек не в состоянии этого осознать. На эффект игрока накладывается недооценка возвращения величины к среднему значению. Если решка всё-таки выпала шесть раз – мы начинаем верить, что с монетой что-то не так и что экстраординарное поведение системы продолжится. Далее начинается эффект отклонения в сторону позитивного исхода, если нам долго не везло – мы начинаем думать, что рано или поздно с нами начнут происходить хорошие вещи. Так и с нашими потугами выжить, построить справедливое общество. Мы не одни такие – все вокруг хотят что-то построить и достичь, но идеи у всех по отношению к этому довольно разные, как и методы их достижения. И если мы очень пытаемся что-то изменить к лучшему, то это совсем не значит, что результат наших усилий будет положительным – сколько монетку ни кидай. Сходные чувства мы испытываем, заводя новые отношения. Всякий раз мы верим, что в этот раз у нас всё будет лучше, чем при предыдущей попытке. Мы не в состоянии правильно оценить риск или опасность того или иного занятия. Для упрощения процесса вероятность риска или игнорируется полностью, или ей приписывается решающее значение. Это приводит к тому, что мы считаем сравнительно безобидные виды деятельности – опасными, а опасные – приемлемыми. Я просто хочу, чтобы вы включили в своих головах так называемые рамки восприятия и расширили их. Внезапно мы начинаем обращать внимание на появление какой-то вещи, феномена или объекта, которых не замечали ранее. Скажем так – вы купили новую вещь и вдруг всюду на улицах вы видите людей в таких же вещах. Мы начинаем думать, что эта вещь вдруг стала более популярной. Хотя на самом деле мы просто включили её в рамки своего восприятия. Этот эффект известен в психологии как феномен Баадера – Майнхоф. Термин придумал в 1994 году безымянный посетитель форумов газеты Pioneer Press в городе Сент-Пол. Дважды за сутки он услышал название немецкой радикальной «Фракции Красной Армии», основанной Андреасом Баадером и Ульрикой Майнхоф. Мало кто способен поймать себя на избирательном восприятии действительности. И из-за данного когнитивного искажения нам очень трудно признать какое-то явление простым совпадением… хотя это именно совпадение.

– Да о чём вы?! – попытался перебить его хорунжий.

– О том, что люди не любят перемен. Мы склонны принимать решения, которые приведут к сохранению текущего положения дел или к самым минимальным изменениям…

– Вы предлагаете нам просто смириться и быть рабами у «чёрных»? Понять и принять то, что они делают? Вы хоть сами понимаете, что говорите? – повысив голос, обратился к нему кто-то из глубины трюма.

– Человек – существо коллективное. Нам нравится быть как все – даже если мы сами это не всегда осознаём или открыто выражаем свой нонконформизм. Когда приходит пора массово выбирать фаворита или победителя – индивидуальное мышление уступает место групповому. И вы сами знаете, что многие будут рады принять муки рабства – взамен избавления от смерти и мучений. Мы странные и необъяснимые существа – недостойные нашего мира. Это называется эффектом присоединения к большинству или эффектом подражания… Вы понимаете, к чему я клоню?

– Не совсем, если честно, – пробубнил хорунжий, пытаясь перебинтовать повязку уже на голове.

Старик тяжело вздохнул:

– Да, разболтался я… Просто нужно понять одну простую вещь: нужно научиться никогда ни от кого ничего не ждать. Действовать, думать, работать, стремится сделать что-то, изменить вокруг себя хоть мелочь, но к лучшему, и тогда, уходя, мы сможем сказать, что хотя бы попробовали. Вы все должны жить дальше…

Они уже давно, судя по звукам заработавших дизелей и мерному покачиванию, отплыли. Но через несколько часов дизеля вновь замолчали. И сверху на палубе раздался шум голосов, а затем и скрежет причаливания. Их сильно тряхнуло от жёсткого удара, а сверху кто-то яростно матерился на смеси арабского и диалектов райа с западного берега Чёрного моря. Вниз тут же сбросили раскладную лестницу и, подстёгивая заартачившихся пленников, кинули вниз пару слезоточивых гранат – за долгие годы всё было давно просчитано, и все попытки бунта расчётливо пресекались в самом начале – ломкой пленным психики и воли к самой попытке сопротивления. Газ сделал своё дело: находиться внизу стало просто невозможно, и волны тяжёлого жёлтого дыма гнали людей прямо к спущенной лестнице.

Пленные торопливо начали карабкаться по узкой алюминиевой лестнице. Когда подошла очередь Сашки, он уже почти ничего не видел от слёз, лившимся сплошным потоком из глаз. Правда, поднявшись на пару метров, где жёлтый стоячий дым немного поредел, – он сумел немного оглядеться. Лучше бы он этого не делал: прямо напротив него висел на расстоянии вытянутой руки казнённый сотник. Кровь залила всё его тело и, свернувшись, стала тёмного, почти чёрного цвета. Всё лицо было синюшного оттенка, оно представляло собой сплошную изорванную рану, а рот, застывший в последнем немом предсмертном крике, топорщился осколками раздроблённых зубов. Глаза остались открыты, сверкая закатившимися белками. Вырванные лёгкие, пропитавшись струившейся из ран кровью, превратились в грязно-багровые лохмотья, свисающие с плеч от топорщившейся, изрубленной до белизны раздроблённых рёбер спины.

Сашка замер, поражённый тем, во что превратили нелюди из Халифата хорошо знакомого ему человека. Но снизу напирали, и он полез выше, до последнего не отводя взгляда от истерзанного тела своего командира.

Возле края люка его схватили и, скрутив, туго затянули на заломленных за спину кистях рук пластиковую петлю, после чего бросили в груду пленников, выбравшихся ранее. Вскоре рядом приземлился, громко ругаясь, хорунжий, а ещё через мгновение тут же очутился теперь уж точно потерявший очки и подслеповато щурящийся старик-агроном.