Книга Гонконг - Николай Задорнов

– Капитэйна... капитэйна! – зазывали продавцы, обращаясь к офицерам и матросам.

В корзинах персики, яблоки, бананы и лимоны, лук, огурцы, баклажаны, виноград. Много фруктов, которым мы и названия не знаем. Табак, шелка, сигары. Туфли, халаты, картины, кажется, перерисованные с фотографий портреты знаменитых европейцев.

– Капитэйна, капитэйна! – хватая Сибирцева за полы мундира, наперебой заголосили китайцы.

Предлагали кораллы, резьбу из слоновой кости. Тут же сласти: леденцы, из кунжута липучки, орехи в сахаре. Жареные куры, горячие пельмени размером в пирожок, тыквенные семечки в масле, креветки простые и королевские. Что-то горячее, душистое. Арбузы, дыни. Чего тут только нет! И все за гроши!

Появились китаянки, обращаются на ломаном английском, можно понять, предлагают детские игрушки, изделия из нефрита, вышивки, китайские карты, фарфор, забавные картинки. Молодые прачки в красивых кофтах и клеенчатых передниках берутся гладить, чинить, крахмалить, тут же сразу, в каюте, в жилой палубе.

– Эу, хау ду ю ду? – обращается к Алексею рослая китаянка и пристально смотрит в глаза. – Уошинг[31]? Рубашку? Брюки?

Фартук у нее в руке. Ждет ответа. Не отходит. Хороша собой, в голубом шелковом костюме из кофты и штанов, с гребенкой и красной розочкой в черных волосах, ноги босые, смуглые, большие, не обезображены... Говорят, что китайцы ломают ноги девочкам с детства, помещая их в колодки. Видимо, это у аристократов и у тех, кто посостоятельней. А простой народ живет, значит, по-своему... Тем более в Гонконге, где, видно, здоровая нога больше нравится. Тут у всех ноги как ноги, все дамы босые.

Китаянки, кажется, смелей, уверенней, чем японки, ростом выше и на вид здоровей. А говорят, что южные кантонские китайцы мельче северных маньчжурских.

– Your name?[32] – спрашивает Алексей.

Китаянка засмеялась, закинув голову.

– Лю! Водэ ю бота!

– Меня зовут Лю. У меня есть своя лодка, – перевел Гошкевич и пояснил: – Это на здешнем англо-китайском жаргоне.

Алексей ответил со вздохом, что... пока, пока нет... Все выстирано и выглажено, чисто...

Лицо китаянки стало острым, взгляд злым и горячим. Она презрительно оглядела Сибирцева.

Перемена неожиданно тронула Алексея, и китаянка невольно понравилась ему. Это совсем не походит на рассказы, что Китай спит, китайцы покорны и безропотны, истощены и безразличны ко всему на свете. Кажется, Гошкевич прав? Экий огненный характер, каким взглядом одарила! Поди ж! Напротив, тут все оживленны, самоуверенны, бойки... Или это лишь в Гонконге? При соприкосновении с иным миром? Обиделась... но при этом овладела собой и посмотрела, словно недоумевая, что за человек и откуда. Лодка у нее своя!

– Мисс Лю...

А фруктами и ягодами уже завален весь корабль; в корзинах, в плетеных ящиках из стружки или рассыпаны на рогожках из рисовой соломы.

– Я говорил вам, сэр Алекс, что встретимся в Гонконге! – послышался из толпы заокеанский говор, и Сибирцев увидел перед собой старого знакомого по Японии американца Сайлеса. – Мой дорогой! Вы не один?

– Как видите...

– И вы здесь, барон! Как я рад! Николай-сан!

Встречались в порту Симода, жили вместе на американском военном пароходе «Поухаттан», который доставлял в Японию американское посольство. Гонконгский банкир и делец Сайлес Берроуз явился одним из первых бизнесменов с военной эскадрой втягивать японских дельцов в международную коммерцию.

– Едемте, господа, немедленно ко мне!

– Мы не можем поехать к вам, мистер Сайлес! We are the prisoners.

– Военнопленные? – вскричал Сайлес и с гримасой пренебрежения махнул рукой. – Больше вы не будете военнопленными! Господин Гошкевич! – увидел он Осипа Антоновича и воскликнул по-китайски: – Чиго фан ля?[33]

– Чиго фан ля! – с шутливым поклоном ответил Гошкевич.

– Мистер Пушкин? О! Как приятно! Рад познакомиться!

– Много слышал о вас! – любезно ответил Александр Сергеевич.

Сайлес достал из кармана отрывную книжечку, на листках которой было что-то напечатано, как на чеках, быстро написал записку и отдал ее слуге-китайцу в юбке белоснежного полотна и в чесучовой куртке. Тот снял жесткую соломенную шляпу. Сайлес сказал, показывая на кормовой трап:

– Ками, ками, деливери капитэйна... нау льюфутейна, ками капитэйна! – Это означало на местном жаргоне: иди и передай капитану, не лейтенанту, а прямо капитану!

Слуга пошел по палубе, проталкиваясь среди китайцев и покрикивая на них, а иногда и угощая зазевавшихся пинками. Все стали почтительно кланяться ему и расступаться, отодвигая корзины.

Сайлес подошел к борту и что-то крикнул. Зашевелились носильщики, ожидавшие со своими паланкинами седоков. Подкатили две коляски с выкрашенными в красный цвет колесами, в каждую впряжено в оглобельки по китайцу. Остановились на каменном причале у трапа пароходокорвета, где с карабином стоял, всех пропуская на судно и обратно, рослый и плечистый Джек в парусине и широкополой панамской шляпе.

На палубе торговцы отскакивали, заслышав стук офицерских каблуков.

– Все в порядке, – со строгой почтительностью сказал лейтенант, подходя к Сайлесу. – Пятерым офицерам и юнкеру принцу Урусову разрешается идти в город по приглашению банкирской конторы Берроуз, – обратился он к Александру Сергеевичу. Не сказал «пленным». Честного слова не спросил.

– Благодарю вас!

– Можете идти, господа! Пожалуйста, господин Берроуз.

– Господин Сайлес, – заговорил Пушкин. – Премного благодарен, но лично я не могу принять ваше любезное приглашение. На этом корабле находятся сто моих матросов. Я отпускаю господ офицеров, но мой долг, как командира, остаться с людьми. Охотно приму ваше приглашение в другой раз.

– Это категорически?

– Да.

– Я вас понял, мистер Пушкин. Да где же ваши люди?

– Вот они все здесь, на палубе.

– Ничем не отличишь. У них есть деньги?

– Да, как видите, все что-нибудь покупают.

– Прибылов! – тихо сказал японцу Осип Антонович. – Я иду на берег. Пожалуйста, не беспокойтесь!

Точибан ответил легким наклоном головы, но взгляд его стал недовольным. Коосай обижен, что его не берут с собой на берег, в Англию.

– Этот американец был с коммодором Адамсом в Симоде, – стоя среди товарищей, сказал матрос Маслов.

Американский коммодор звал Маслова Мэй Слоу, советовал Путятину произвести его и Сизова в офицеры. Банкир менял у Татноске золотые доллары на японские бу.