Книга Полиция на похоронах. Цветы для судьи (сборник) - Марджери Эллингем

На лице Джойс появилась чуть раздосадованная улыбка.

– Простите мне эти слова… но вам не кажется, что ваша манера держать себя… производит несколько отталкивающее впечатление на потенциальных клиентов?

Кэмпион сделал вид, что оскорблен.

– Горбатого только могила исправит! Я – это я, уж извините.

Джойс засмеялась.

– Ладно, спокойной ночи, Горбатый! – сказала она и вышла.

Кэмпион дождался, пока дверь в гостиную закроется и миссис Каролина с внучатой племянницей уйдут к себе. Затем он тихо спустился в холл и направился к двери.

Как раз в этот миг она отворилась, и в дом вошли Маркус с дядей Уильямом – лицо у последнего было уже не розовое, а нежно-лиловое. Оба застыли как вкопанные, увидев перед собой Кэмпиона, и Маркус многозначительно посмотрел на своего спутника. Под его ледяным, несколько зловещим взглядом дядя Уильям собрался с мыслями и заговорил:

– А, Кэмпион! Рад вас видеть. Не знаете, матушка уже легла?

По всему было ясно: что-то случилось. Между Маркусом и Уильямом чувствовалось какое-то напряжение. Маркус явно склонял старика к неким активным действиям, а тот из последних сил сопротивлялся.

– Миссис Фарадей только что поднялась к себе. Вы хотели ее видеть?

– Боже мой, нет-нет! – вскричал Уильям и сразу захлопнул рот, стыдливо покосившись на Маркуса.

Тот всплеснул руками и, поняв, что от Уильяма ждать решительных действий не приходится, сам обратился к Кэмпиону:

– Послушай, мы хотим с тобой поговорить. Наедине. В малой гостиной ведь никого нет? – Он принялся снимать пальто, и дядя Уильям, моргая от яркого света, последовал его примеру – впрочем, без особой охоты.

Они отправились обратно в малую гостиную. Когда все вошли, Маркус тихо затворил дверь. Лицо у него было мрачное и осунувшееся – Кэмпион с некоторой тревогой понял, что его друг только что испытал глубокое потрясение. В мистере Фарадее тоже произошли значительные перемены: он будто состарился, одряхлел, и хотя в его манерах еще чувствовалась некоторая доля свирепости, то была свирепость человека, которого уже вывели на чистую воду.

Маркус беспокойно откашлялся.

– Кэмпион… Как солиситор, я посоветовал мистеру Фарадею все тебе рассказать. Я объяснил, почему не могу выполнить его просьбу, но ты, как профессиональный советник миссис Фарадей, наверняка сможешь ему помочь.

– Хорошенькое дело! – проворчал дядя Уильям. – Да вы меня практически за шкирку сюда притащили.

Маркус с досадой посмотрел на него, но ответил терпеливо и снисходительно, словно ребенку:

– Мистер Фарадей, как я вам уже говорил, Кэмпион – не полицейский. Он сможет сохранить вашу тайну, не переживайте.

Уильям развел руками.

– Хорошо. Просто я не хочу по собственной воле лезть в петлю! Не помню, чтобы хоть раз в жизни оказывался в столь щекотливом положении. Вы как будто не понимаете: я ни в чем не виноват! У меня есть недуг – только и всего, вроде колченогости или глухоты. Черт подери, неужели нельзя было просто выполнить мою просьбу?!

Маркус помотал головой.

– Это вы ничего не понимаете, уж простите мне такие слова… У этого дела есть правовой аспект, а вы его не видите – или отказываетесь видеть. Ваши собственные взгляды на… кхм… преступление и наказание не имеют никакого отношения к существующим законам. Закон весьма категоричен в этом вопросе. Я повторяю свою просьбу. Выполните ее – или у вас могут возникнуть серьезные проблемы, мистер Фарадей.

– Ладно, ладно… – пробубнил дядя Уильям. – Валяйте, рассказывайте. Можете трепаться о моей беде сколько душе угодно, я разрешаю. Ну, не молчите. Хочу послушать вашу точку зрения. Как по мне, так это все совершенно естественно. Недуг есть недуг.

Молодой адвокат достал из нагрудного кармана листок бумаги и показал Кэмпиону.

– Мистер Фарадей сейчас принес мне это заявление – хотел заверить. Прочитаю вслух: «Я, Уильям Роберт Фарадей, настоящим заявляю, что в последние полтора года страдаю расстройством нервов. Иногда я имею склонность терять память, обычно на короткий промежуток времени – не больше получаса. Во время этих приступов я не помню, кто я и где я, а значит, не могу нести ответственности за содеянное».

Дядя Уильям поднял голову.

– Не нравится мне это слово – «содеянное». Лучше «за свои действия».

– «За свои действия», – повторил Маркус и внес поправку карандашом. – Все равно это не официальный документ, да будет вам известно. Далее: «Клянусь, что все вышесказанное – правда и только правда. Подпись: Уильям Р. Фарадей».

– Пустяки какие! – воскликнул мистер Фарадей. – От вас только и требуется, что выступить свидетелем и поставить дату, какую я вам сказал. Ничего дурного мы не совершаем. Я уже несколько месяцев собирался сделать это заявление, вот вы и датируйте его февралем – все будет в лучшем виде!

Маркус покраснел.

– Мистер Фарадей, как вы не понимаете, чем чреваты подобные действия в столь неподходящее время? Если бы кто другой пришел ко мне с такой просьбой, я вышвырнул бы его за дверь! А сюда я привел вас лишь потому, что вы убедили меня в правдивости своих слов.

Мистер Кэмпион, который все это время стоял молча и слушал их разговор с совершенно отсутствующим выражением лица, сел и сложил руки на груди.

– Будьте добры, мистер Фарадей, опишите поподробнее свои приступы, – попросил он.

Дядя Уильям сердито уставился на него.

– Опишу! Хотя тут и описывать-то нечего. Просто я забываюсь – а через некоторое время прихожу в себя. Обычно приступ длится пять-десять минут. У моего недуга есть научное название – «амнезия», что ли. Обычно это происходит, когда я утомляюсь или перетруждаюсь.

Мистер Кэмпион явно ему поверил.

– Ну надо же, какая незадача. И часто с вами такое случалось?

– Нет, нечасто, – настороженно ответил мистер Уильям. – Но в последнее время мне становится хуже. Первый приступ был в прошлом июне. Да, кстати, Маркус, внесите-ка еще одну поправку: с тех пор не полтора года прошло, верно?

– Нет, – ехидно ответил Маркус. – Всего лишь девять месяцев.

– Подумаешь! – Дядя Уильям всплеснул руками. – Вам, адвокатам, лишь бы придраться… В общем, дело было так: в прошлом июне – день выдался ужасно жаркий – я шел по Петти-Кери, и вдруг рассудок мой помутился… В следующий миг я уже стоял напротив католической церкви со стаканом в руке, а как я там очутился – не помню. Вы представляете, как глупо и скверно я себя чувствовал. Прохожие косились на меня с любопытством и подозрением. Стакан был самый обыкновенный, вроде как из бара. Я его засунул в карман, а потом выбросил в поле, когда вышел из города. Ужасно неприятный случай.

– Еще бы, – серьезно кивнул мистер Кэмпион. – А потом сколько раз с вами это случалось?