Книга Беглый - Винсент Килпастор

Ребята пытались между тем изобразить булгаковское «Собачье сердце». Эдакую современную джинсовую версию.

Мы все профессиональные критики, когда дело касается чужого творчества. Поэтому иногда и я ухмылялся, как будто никто иной, как и я придумал профессора Преображенского с собачкой. А сейчас просто сравнивал насколько им удалось уловить мои мысли.

А ребята между делом задумали дерзкую постановку — пьеса в их изложении пестрила намеками на идиотизм узбекской государственной системы.

Профессор, рекомендуя доктору Барменталю не читать перед обедом большевистских газет, размахивал перед камином Правдой Востока — пестревшей портретами юртбаши.

Нашего юртбаши можно понять и даже простить. Коммунист со стажем, который до сих пор иногда делает доклады на русском языке, в живую, без фанеры — он не мог допустить превращения страны в исламскую республику. Хотя, если учесть, что зовут юртбаши Ислам, именно в исламскую республику Узбекистан и превратился.

Коммунизм и все связанные с ним дотации отобрали двуногие беловежские алкалоиды, а фундаментальный ислам в стиле белых одежд Саудовской Аравии — нашего Ислама несколько пугал.

Вот и остались — хмурый и вечно хромой Тимур, и лагерные правила внутреннего распорядка — видимо одна из самых любимых, если не настольная книга наимудрейшего.

Получился маленький хорошо управляемый пенитенциарный райх. С великим будущим, как всегда в подобных проектах. Мудрый и вдумчивый взгляд папы с отретушированным по-голливудски гладким лицом, и гарантия хорошей кармы в будущем появились в виде лубочных сине-зеленых плакатов везде, куда бы ни падал взгляд. А Узбекистан встал на свою, уникальную, ведомую только одному юртбаши лыжню.

Отсидеть в Узбекистане теперь стало, как в Союзе — отслужить в армии — неприятная, но практическая обязательная гражданская повинность. Это работает как бесконечный кишечник питона. Попав в маленькую камеру, человек переходит в большую, потом его выпускают в лагерь, а после, вышколив и выдрессировав, а также, хотел сказать привив любовь к Родине, — и снабдив катехизисом блатных разборок — выпускают в большую резервацию. Ту самую, огромную территорию, которая в виде квадратуры ботфорта изображена на главной площади столицы Джамахирии. Глобус Узбекистана.

Парочка крупных ташкентских мафиозо стали уважаемыми спонсорами крупных спортивных фондов и покупных футбольных команд.

Любите папу, любуйтесь на принцессу, бойтесь стрельцов, и самое главное — помните об интересах других мужиков — чтобы ваша дурь или блажь — например, такой абсурдный шаг, как побег из тюрьмы, упаси бог, не отразились на согражданах.

Организованная преступность джамахирии получила новенькие удостоверения с оттиснутой на корке волшебной птицей Семург, кожаную куртку и маузеры в большой деревянной кобуре.

Неорганизованная преступность поехала в столыпинских вагонах в многочисленные учреждения — делать калоши и мундштуки из плексигласа.

Адаптированная с этой государство-формирующей целью под Среднюю Азию блатная феня прочно слилась с языком великого Навои. Возникла, правда, некоторая естественная чехарда с мужским и женским родом, но это уже простительно. В узбекском языке нет ни мужского, ни женского рода. Поэтому, если замечали, начинающие изучать русский язык узбеки, так шаловливо вольны с категорией рода.

Эту фееричность новой узбекской фени высмеивал диалог дворника и Швондера, от которого Булгаков подскочил бы в гробу:

— Да, есть тут один Дед такой! Махкам — Золотая Ручка. Щипач. Авторитетный. Это он здесь всех щипачей держит.

— Дед. Крутая погоняла! — задумчиво протянул Швондер

Когда же профессор Преображенский хаял большевистскую тридцатиградусную водку, на столе появлялся пузырь узбекской Русской, жуткой прогорклой бурды с легкими психоделическими эффектами. На зеленой бутылке шрифтом из книги детства — Русские народные сказки была написано «Русская ароги».

Артем между тем сидел неподалеку, и что-то энергично внушал режиссеру. Не думаю, что это касалось оригинальной трактовки Булгакова.

Когда репетиция кончилась и все стали расходиться по домам, мне стало погано. Так не хотелось возвращаться в реальность, в которой, совсем нет места моей больной душе.

А у Артема были хорошие новости. Мы шли ночевать к режиссеру театра, Радику. Там можно пожрать, выкупаться и поспать перед новым броском.

Я рано задепрессил, заседание вовсю продолжалось.

Дома у Радика не было ничего лишнего — совсем ничего. Полный аскетизм. Единственным предметом мебели был моноблок — телик «Шарп» со встроенным видаком. Это сейчас такие не редкость, а тогда просто как синхрофазотрон домашний выглядели.

Радик жил своим театром. Чтобы не умереть с голоду он водил по утрам поливальную машину, мыл трассу по которой позже в офис проезжал сам юртбаши.

Иногда Радик еще разносил телеграммы.

На видак он разорился чтобы писать спектакли своих питомцев.

Жена, потеряв веру в революционность его режиссуры, давно ушла от Радика, и его мама, живущая в двух подъездах, приходила по утрам варить режиссеру кашу и мыть посуду.

Я с удовольствием выкушал маминых щей, искупался в потресканной ванной слоновой кости, и оставив Артема с Радиком в пылу спора о полной бессмысленности жертвы Иисуса, завалился спать на куче какого-то тряпья и старых театральных журналов.

Свобода это рай.

* * *

— Вставай, ну, вставай же ты уже!

— Ты, Артем, слышь, давай еще часик, а? Куда нам спешить-та?

— Вставай, говорю тебе, Радик — свалил уже.

— Ну и хрен с ним, тем более спать можно хоть до обеда.

— Идиот, нас менты обложили, даже под балконом вон сидят, звездеец!

Я так и взвинтился в воздух. А Артем переломился пополам в приступе хохота.

— Подпольщик ты гребаный, Ленин, блин, тряпочный — Артему потеха, а я плююсь и иду умываться. Уходя в бега сделайте себе одолжение — обязательно купите зубную щетку в удобном дорожном футляре. Гигиена полости рта.

— Давай быстрее, берись с боку! Поднимай его гада.

Артем уже успел упаковать «Шарп» в его родную коробку, с прорезями ручек по бокам.

— Да ты озверел, Тёмка, он же — твой друг!! Вы же вместе…

— Быстрее бери давай, по дороге дискутировать будем.

— Оставь ты этот телевизор, крыса несчастная, человек нас накормил, в дом пустил а мы! А в театре, что пацаны скажут?

Он останавливает поток моих обличений коротким, но чувствительным ударом под дых.

— А жрать что будешь сегодня вечером, подумал? Спать где, подумал, бля, подумал, подумал?

Бери давай коробку и тухни!

Толи тычка под дых, толи слова Артема лишают меня остатков воли.