Книга Ведьма Сталинграда - Джастин Сарасен

– Это уже совсем другое, чем быть Ночной ведьмой. Я хочу сказать, что теперь ты бьешься с врагом лицом к лицу и при свете дня.

– Так и есть. И самолеты совсем другие! Я обожаю Як, хотя учиться на нем летать было чертовски трудно. Там лишь одно кресло пилота – инструкторы летать с нами вместе не могли. Во время первых полетов у меня волосы шевелились от страха.

Настя уставилась в пространство, вспоминая.

– Это что-то невероятное. На этом самолете можно уходить в пике, делать всевозможные петли, зигзаги и входить в штопор с такой скоростью, что просто голова идет кругом. – Глаза Насти сияли восторгом.

– Как думаешь, ты скоро снова начнешь ходить?

– Я и сейчас уже хожу на костылях и с каждым днем становлюсь всё сильнее.

Алекс с трудом подавила желание погладить девушку по волосам.

– Ты… чудесно выглядишь.

Настя помрачнела.

– Тебе обязательно возвращаться немедленно? Я имею в виду на фронт. Ты можешь задержаться в Москве на несколько дней? Когда мама уходит на работу, здесь так тихо. Я просто с ума схожу.

Алекс на мгновение задумалась.

– Все не так уж просто: журналистам разрешение для поездок на фронт выдает Сталин, и мне придется снова подавать заявку в Отдел печати. Но, да, я останусь.

Настя посмотрела на Алекс таким взглядом, что американка замерла.

– Ты удивительная, – восторженно прошептала Настя. – Приехала сюда с другого конца света. Когда я рядом с тобой, у меня такое чувство, что открывается какая-то дверь, через которую видно совсем другой мир.

– Там и есть целый другой мир. Надеюсь, когда-нибудь я смогу тебе его показать.

Настя по-прежнему сжимала руку Алекс.

– Ты говоришь, как моя мать. Она постоянно твердит мне про все эти возможности. Она, конечно, коммунистка, но не любит Сталина.

– У нее есть на то причины. Она рассказала мне про арест твоего отца. Мне очень жаль. Советский режим очень жесток, разве не так?

Лицо Насти исказилось, словно от пощечины.

– Я не хочу говорить о моем отце. Вдобавок мы воюем не ради Сталина. Мы сражаемся за Родину и ради друг друга.

Заводить разговор про отца девушки явно было ошибкой. Алекс покраснела, почувствовав, что совершила промах. Она прикоснулась к щеке девушки.

– Мне бы очень хотелось, чтобы тебе не нужно было воевать. У тебя вся жизнь впереди! Дети, внуки, дача где-нибудь на Украине.

Настя схватила ладонь Алекс и прижала к своей щеке.

– Я никогда не мечтала об этом, мне хотелось только летать. Пролететь над всем миром… – Настя вдруг резко сменила тему: – Расскажи мне про Нью-Йорк!

Алекс услышала, как открылась дверь, и обернулась. В комнату вошла Анна в рабочей одежде.

– Мама, Алекс собирается рассказывать про Нью-Йорк.

– Как интересно. Мне бы тоже хотелось послушать, – сказала Анна, снимая домашние тапки и надевая поношенные ботинки.

– Это правда, что богатые капиталисты живут в высотках, а рабочие и чернокожие прозябают в нищете? – спросила Настя.

Алекс на мгновение задумалась, прежде чем ответить.

– Да, разница между богатыми и бедными действительно есть. Очень богатые люди живут в пентхаусах на последних этажах домов. Зато у нас можно выбиться наверх из самых низов. По крайней мере, у кого-то это получается. Мой отец приехал в США ни с чем. Но он разбирался в лошадях и получил хорошую работу: заботился о лошадях в одном из отделений полиции.

– А чернокожие? – спросила Анна. В ее голосе прозвучал искренний интерес, безо всякого сарказма.

– Это больной вопрос для американцев. Большинство чернокожих бедны и проживают в худших городских районах. Многие из них безработные или выполняют самую тяжелую и грязную работу. Я… даже не знаю, почему так.

– При коммунизме хотя бы никто не сидит без работы, – заметила Анна, завязывая ботинок.

– Я никогда особо не интересовалась политикой, – призналась Алекс, – но мне кажется, везде есть свои плюсы и минусы. В условиях сурового капитализма в США каждый человек обладает свободой, но у него нет защиты. Президент Рузвельт, конечно, ввел программу социального страхования, но она распространяется прежде всего на тех, у кого есть работа. Каждому приходится бороться за себя, и, если ситуация против него, он падает на самое дно. У вас у каждого есть и работа, и еда, и здравоохранение, но всем нужно делать то, что велит правительство, и никто не смеет выступать против коммунистической партии.

– У каждой нации – своя догма, – подытожила Анна. – Тьмы низких истин мне дороже…

– Нас возвышающий обман, – закончила вместо нее Настя. – У моей мамы это самая любимая строчка из Пушкина. Пожалуйста, не подумай, что мы всегда такие циничные.

– Быть может, однажды, после войны, вы обе приедете в мою страну и увидите своими глазами, каково это – жить по нашим догмам. – Хотя Алекс и сказала «обе», смотрела она на Настю.

– О, это было бы забавно. Интересно, ваша Таймс-сквер похожа на Красную площадь?

– Уверяю тебя, ни капельки. Там много магазинов, и вообще это даже не площадь, а, скорее, пересечение двух главных улиц. Но если ты приедешь, я обещаю, что отведу тебя туда и в универмаг «Мэйси», где куплю тебе все шарфы, какие ты только пожелаешь.

Анна бросила взгляд на маленькие часы на полке и встала.

– Жаль, но мне пора: смена начнется через пятнадцать минут. Пожалуйста, останьтесь, мисс Престон. Моей дочери так одиноко, а вы, как я вижу, хорошо на нее влияете, – женщина быстро поцеловала обеих девушек и вышла из комнаты.

Когда дверь за ней закрылась, Алекс осознала, что осталась наедине с Настей впервые с той ночи на летном поле, когда Настя ее поцеловала. Американка немного поерзала на месте, пытаясь вспомнить, о чем же они говорили.

– Я скучала по тебе, – вдруг произнесла Настя.

– Правда? Мне казалось, ты думала о других вещах.

– А ты по мне скучала? – спросила Настя. Взгляд ее голубых глаз был очень серьезен.

– Да, скучала. И я всегда боялась, что твой самолет собьют.

– Меня и впрямь подбили, так что можешь перестать волноваться на этот счет.

– Пожалуйста, не допускай этого больше.

– Я постараюсь, но немцы, ты знаешь… они такие тупые. Мы всё просим и просим их уйти, но они никак не уходят. Это страшно раздражает.

– Я рада, что ты способна шутить на эту тему, но то, что ты выжила, – чистое везение.

– Это ты принесла мне удачу. Я надела подаренный тобой шарф. Он до сих пор немного пахнет тобой.

– Пахнет мной? О боже! Должно быть, это не слишком приятно.

– Вовсе нет! Он пахнет, даже не знаю… теплой картошкой или чем-то таким, гостеприимным. Тот же самый запах, когда мы прощались на летном поле. Ты помнишь? Я тогда тебя поцеловала.