Книга Самый богатый человек из всех, кто когда-либо жил - Грэг Стейнметц

«Антифуггеровское» движение, которое началось с протестов Ганзы, нарастало в прямой зависимости от увеличения известности Фуггера. Якоб не скрывал своего богатства. Герб обеспечил ему доверие важных клиентов, а обоз с золотом, продемонстрированный в Констанце, стал своего рода сигналом, что свойственно для эпохи, когда общественные отношения определялись молвой. Однако слава означала также пристальное внимание – и поношения. В 1513 году успехи Фуггера заинтересовали группы нюрнбергских интеллектуалов. Возмущенные его богатствами и методами, какими он достиг своего положения, эти люди воспользовались церковным запретом на ростовщичество как поводом для атаки на Фуггера, имея вдобавок намерение покончить в целом с социальной практикой, ныне именуемой капитализмом. Возглавлял группу священник по имени Бернард Адельман, который возненавидел Фуггера, когда тот отказался продать ему должность епископа Аугсбурга. Его поддерживал ученый-гуманист Виллибальд Пиркхаймер. Этот гуманист дружил с Дюрером и снискал столь почтенную репутацию как ученый, что Эразм называл его «главным светочем Германии». Сегодня кажется неизбежным, что, по мере развития коммерции и технологий, феодализм с его владетелями, сервами и самодостаточными хозяйствами, должен уступить место рыночной модели, то есть экономике, которая распределяет ресурсы на основании возможности их оплатить, а не на основе потребностей. Но в дни Фуггера считалось, что первые «рыночники» попросту присваивают себе все, до чего способны дотянуться.

Единственным формальным препятствием для Фуггера являлась церковь, в более широком контексте – христианская вера. Иисус неоднократно осуждал богачей. Фуггер мог отмахиваться от невнятных рассуждений наподобие «Не можете служить Богу и мамоне» (Мф. 6:24), однако должен был следовать правилу «взаймы давайте, не ожидая ничего» (Лк. 6:35), поскольку Рим толковал эти строки как запрет на ростовщичество. Словари определяют ростовщичество как взимание чрезмерно высоких процентов с одолженной суммы. Церковь же следовала словам Иисуса буквально, полагая ростовщическим любое условие процентов, независимо от размера. То есть всякий, кто брал проценты, считался лихоимцем, ростовщиком. Таким людям грозили всевозможные кары, кроме, разве что, казни: отлучение, отказ в отпущении грехов и отказ в христианском погребении. Каждое из этих наказаний превращало преступника в социального парию. Суровость устоев напоминала христианам, что Господь покарает, даже если получится скрыться от церкви. Ведь Бог всеведущ, он опознает ростовщиков и ввергнет тех в адское пламя.

Отлучения Фуггер нисколько не опасался. Если церковь отлучит его, тогда клирикам придется отлучить и всех прочих христиан-заимодавцев. А это немыслимо; подобных людей попросту слишком много. Обвинений в ростовщичестве он тоже не страшился. Одной из сильных сторон Фуггера была абсолютная уверенность во всем, за что он брался. Компенсация усилий и рисков виделась ему совершенно справедливым условием. Для него слова Иисуса «взаймы давайте, не ожидая ничего» означали, что Спаситель призывает к благотворительности – не более того.

Однако Фуггеру пришлось озаботиться этими обвинениями, потому что к ним прислушивались его вкладчики, внимавшие речам клириков. Всякий раз, отдавая деньги Фуггеру, вкладчики, как и банкиры, ожидали получить проценты. Им полагалось 5 процентов, но они ощущали себя заклейменными. Нюрнбергская группа распространяла памфлеты о ростовщичестве после Кельнского сейма – в надежде добиться запрета банковских депозитов и уничтожить фуггеровскую машину сбора средств. Это был удар в самое сердце. Если Фуггер лишится возможности собирать деньги, он не сможет далее выдавать кредиты. А если такое произойдет, его бизнес изрядно сократится, а влияние исчезнет. Нападки становились все ожесточеннее, и Фуггер решил, что церкви пора перестать противиться прогрессу. Он хотел, чтобы церковь недвусмысленно легализовала проценты, и предпринял ряд действий, чтобы реализовать это намерение. Пожалуй, Фуггер единственный был достаточно силен для того, чтобы вступить в борьбу. Последовавшая схватка отразила переход от феодальной экономики к рыночной.

Споры о ростовщичестве длились веками. Первым выступил Аристотель, утверждавший, что деньги должны способствовать товарообмену, сами они не могут быть бизнесом. Другие мыслители отмечали, что кредитование отличается от прочих коммерческих операций, ведь долг способен погубить жизнь. Они приводили примеры, когда наивный заемщик терял все, имея дело с недобросовестным заимодавцем.

Споры поутихли в «темные века», поскольку тогда коммерческая деятельность фактически сошла на нет. Но с оживлением торговли в одиннадцатом столетии кредитование вновь сделалось востребованным, и число жертв ростовщиков начало расти. Церковь преследовала виновных – как утверждалось, ради их же блага, ведь они подвергали опасности собственное спасение. Второй Латеранский собор 1139 года осудил ростовщичество, но не стал характеризовать его как преступление. Папа Урбан III продолжил поход. Ссылаясь на слова из Евангелия от Луки, он объявил ростовщичество смертным грехом в 1187 году. Тем не менее, кредиты множились, торговля требовала финансирования, и жертв все прибавлялось. В «Божественной комедии» гневливый Данте поместил ростовщиков в одном круге ада с содомитами и самоубийцами[40]. Фома Аквинский учил забывать о коммерческой выгоде. Ему казалось вполне логичным обменивать деньги на пшеницу или лошадь. Покупатель получает нечто взамен по справедливой стоимости. Но почему человек должен возвращать больше денег, чем взял в долг? Это неравноправная сделка, следовательно, она несправедлива. Аквинат настаивал на более строгом соблюдении церковных установлений, а ростовщичество полагал настолько неприемлемым, что приравнивал ростовщиков к убийцам. Большинство разделяло его чувства. В 1310 году городской совет Майнца обязал кладбища провести эксгумацию недавно погребенных ростовщиков. Разложившиеся тела с дурным запахом, покрытые личинками, червями, пауками и прочими «демоническими пособниками», якобы доказывали греховность покойников. В следующем году папа Климент V, по настоянию Фомы Аквинского, подтвердил запрет на ростовщичество и отменил светские законы, которые легализовывали кредитование. Церковные карательные органы активизировались. Епархиальные суды – сотни таковых – в среднем проводили три «ростовщических» процесса в год в четырнадцатом столетии. Намного больше дел рассматривалось во внесудебном порядке.

Преследования лишь способствовали «обособлению» заимодавцев. Христиан не щадили, зато евреям попустительствовали. Церковь имела сложные отношения с евреями, запрещала последним заниматься сельским хозяйством и ремеслами, однако позволяла ссуживать деньги. С одной стороны, церковь не разрешала евреям конкурировать с христианами за «почтенные» рабочие места. С другой стороны, она допустила, чтобы евреи монополизировали занятие, которое могло оказаться еще более прибыльным. Пока займы выдавали те, кто не принадлежал к христианам, церковь хранила молчание. И не принимала никаких мер против другой стороны кредитных сделок: христиане по-прежнему могли свободно брать взаймы. Подход противоречивый, но таким образом Рим выполнял свою обязанность по спасению душ. Кроме того, кого заботит, если еврейский торговец придет в деревню и ссудит пару монет крестьянину? Что в этом дурного?