Книга Мертвый след. Последний вояж «Лузитании» - Эрик Ларсон

В то субботнее утро, 1 мая 1915 года, Теодата снова чувствовала себя невероятно усталой. Миновавшая зима была тяжелой как в профессиональном, так и в эмоциональном отношении. Один эпизод особенно красноречиво показал, каково женщине заниматься мужским делом: некий издатель, решив, что имя “Теодата” – мужское, попросил разрешения включить ее фотографию в книгу о крупнейших архитекторах Нью-Йорка. Во время телефонного разговора выяснилось, что это – женщина, и он снял свое предложение239. Кроме того, Поуп страдала от очередного приступа меланхолии, на сей раз настолько тяжелого, что ей понадобилась помощь сиделки. В феврале 1915 года она писала: “У меня до того упорная бессонница, что ночи для меня – кошмары наяву”240.

Впрочем, она верила в благотворную силу путешествий. “Для человека, душевно измотанного, нет лучшей перемены, чем отправиться в дорогу”241.

Когда Теодата взошла на борт “Лузитании”, стюард проводил ее в каюту: отдельную, на палубе D, по правому борту. Она разложила свою ручную кладь и проверила, доставили ли ее багаж. Если она надеялась в ту ночь хорошо выспаться, ее ожидало скорое разочарование.

Чарльз Лориэт, бостонский книготорговец, поднялся на борт в сопровождении своей сестры Бланш и ее мужа Джорджа Чандлера. “Меня удивило, что на пароход так легко попасть”, – писал Лориэт. Ему показалось странным, что его сестре и зятю “без расспросов позволили пройти на борт”242. Другие пассажиры тоже отметили легкость, с какой на корабль пускали друзей и родных, пришедших их проводить.

Чандлер нес портфель и саквояж Лориэта; свой удлиненный чемодан, где лежали рисунки Теккерея и “Рождественская песнь” Диккенса, Лориэт нес сам. Чандлер пошутил: мол, содержимое чемодана настолько ценно, что он “предпочитает к нему не притрагиваться”243.

Втроем они дошли до каюты Лориэта, B-5, ближайшей к носу на палубе B, по правому борту. Расположение каюты могло показаться идеальным, однако она была внутренняя, без иллюминаторов. Лориэт привык путешествовать в таких условиях. Оказавшись в каюте, он первым делом достал спичечный коробок и положил так, чтобы до него легко было дотянуться, на случай, если на корабле сломается динамомашина. Он успел пересечь Атлантику двадцать три раза, по большей части на кораблях “Кунарда”, но это был его первый вояж на одной из знаменитых “гончих”.

Лориэт заметил, что сундук и ящик для обуви, сданные им на вокзале в Бостоне, уже в каюте. Он проверил замки на своих многочисленных чемоданах, а затем они с Бланш и Чандлером снова вышли на палубу, где и оставались, пока всех провожающих не попросили покинуть корабль. Когда Лориэт вернулся к себе, он вынул рисунки из чемодана и положил их в верхнее отделение ящика для обуви, который легче было запирать; “Песнь” он переложил в портфель.

Перед посадкой Лориэт читал о предупреждении германского посольства, однако не обратил на него большого внимания; мысль о том, чтобы отменить поездку, ему и в голову не приходила. На нем был его костюм “никербокер”, а на запястье красовалось новшество – наручные часы с заводом без ключа, которые всегда, где бы он ни находился, показывали бостонское время – это служило ему точкой опоры в мире. Про рисунки он никому не рассказывал.

Житель Нью-Йорка Дуайт Харрис отнес свои ценные вещи – кольцо для помолвки и сделанный по заказу спасательный жилет – в контору эконома, для сохранности. Среди вещей были также кулон с бриллиантами и жемчугом, кольцо с бриллиантом и изумрудом, большая бриллиантовая брошь и 500 долларов золотом. Перед отплытием он несколько минут потратил на то, чтобы написать благодарственную записку своим деду и бабке, сделавшим ему подарок в дорогу. Для этого он воспользовался писчими принадлежностями “Лузитании”. Германское объявление его, кажется, ничуть не обеспокоило. Настроение его выражала целая череда восклицательных знаков.

“Благодарю вас многократно за изумительный пирог с желе и мятную пасту! – писал он. – Жду не дождусь, когда настанет время чаепития!” Он отметил, что погода стала улучшаться. “Рад, что прояснилось! – каюта чрезвычайно удобная – после обеда примусь разбирать вещи!” Он добавил, что его кузина Салли прислала корзину фруктов, а другой родственник, Дик, – щедрый запас грейпфрутов. “Так что провизии у меня предостаточно!”244

Его записка была среди тех, что попали в последний мешок с почтой, увезенный перед отплытием корабля. На конверте стоял штемпель “Гудзон, морская пристань”.

Стюарды объявили, что всем провожающим следует сойти на берег. Портовый репортер Джек Лоуренс ушел, даже не попытавшись побеседовать с капитаном Тернером. Капитан, писал он, “был из той породы морских шкиперов, что полагают, будто место газетчиков – за письменным столом на Парк-роу или на Флит-стрит, и что необходим закон, который запретил бы им шнырять по палубам кораблей”245. В каждую из предыдущих встреч Тернер был холоден и неприветлив. “Он показался мне человеком аскетичным и необщительным, который знает свое дело и ни с кем не желает его обсуждать”.

Как бы то ни было, Лоуренс восхищался Тернером. Он увидел его на главной лестнице корабля, беседующим с другим офицером, и заметил, “что за прекрасный у него был вид”. На нем была темно-синяя форма, двубортный китель с трехдюймовыми лацканами и пятью пуговицами с каждой стороны, из которых застегивать полагалось лишь четыре, согласно инструкции для сотрудников “Кунарда”. Манжеты – вот что вправду притягивало глаз – были окаймлены “четырьмя рядами золотой флотской нити в полдюйма шириной”, как значилось в инструкции. Фуражка Тернера, тоже темно-синяя, была отделана кожей и черным галуном ворсовой ткани, а спереди красовался знак компании: кунардовский лев, которого команда незлобиво прозвала кунардовской “мартышкой”, в окружении вышитого золотом венка. “Когда британский шкипер знает толк в одежде, а обычно так оно и есть, он являет собою подлинный образец того, как пристало одеваться капитану торгового флота, – писал Лоуренс. – Он не только знает, что носить, но и как носить. С лихостью, свойственной ему, ничто не сравнится. В тот день Тернер был хозяином одной из великих «гончих» Северной Атлантики – и вид у него был соответствующий”246.

Комната 40

Уловка Моргуна

Между тем в Лондоне капитан Холл понял, что его новая система, призванная “мистифицировать и вводить в заблуждение неприятеля”, начинает действовать.

Это был образцовый пример игр того рода, в которых он преуспевал. Целью его было убедить германское командование в том, что Британия вот-вот вторгнется в Шлезвиг-Гольштейн, землю на Северном море, и тем самым заставить Германию отвести силы от основного театра боевых действий во Франции. Объединив усилия с офицером британской внутренней контрразведки МИ-5, Холл поставлял германским шпионам каналы, по которым передавалась подробная, но ложная информация, включая рапорт о том, что более сотни боевых и транспортных кораблей перебрасывают в порты на западном и южном побережье Британии, но не на восточном, откуда обычно поступало на континент пополнение британской армии. Завершающим штрихом было то, что Холл уговорил Адмиралтейство отдать приказ: начиная с 21 апреля прекратить всякие перемещения судов между Англией и Голландией – приказ из тех, что могли бы предшествовать вторжению.