Книга Рудольф Нуреев. Я умру полубогом! - Елена Обоймина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это я прекрасно понимаю, — бросил Нуреев. — Но мне никого не жалко. Я знаю, что делаю и на что иду. А возвращаться мне нельзя. Теперь, когда меня можно обвинить в измене Родине, они могут меня расстрелять.
— Бог с тобой, за что? — возразил Мельников. — Ты же никого не продал и не предал.
— Они знают, за что, — мрачно заметил Рудольф. — Ив Союзе мне не жить — расстреляют, и здесь — скорее всего, покончу с собой.
— Не дури! — вскочил Мельников. — Брось ты этот Париж и айда домой!
Рудольф тоже встал, обнял приятеля, заплакал и вроде бы сделал движение в сторону двери. Но тут полицейский схватил Мельникова за плечи и выпроводил из комнаты. У него создалось впечатление, что Рудольфа можно было уговорить вернуться на Родину, но танцовщик боялся, очень боялся самого сурового наказания…
Впоследствии Рудольф признается: его так долго приучали быть недоверчивым, что поначалу он решил, будто французское правительство просто сделает вид, что защитило его, создаст большой шум вокруг его решения остаться, а затем передаст Советскому Союзу. Однако эти предположения не подтвердились.
«Я был один. Четыре белые стены и две двери. Два пути в две разные жизни. Для меня это уже было возвращением чувства собственного достоинства — иметь право выбора, право, о котором я мечтал больше всего, — это право самоопределения. Естественно, что мыслями своими я обратился к своим родным, к своему учителю Пушкину в некотором роде моему второму отцу к своим друзьям.
К Тамаре, девушке, которая мне нравилась. Может быть, даже любил…»[26]
В момент расставания с родиной Рудольф вспомнил о Тамаре Закржевской. «Может быть, даже любил…» Знал бы он, чем обернулся его побег для той, которой он так и не признался в своем потаенном чувстве! И для других людей — тоже…
Его педагога А.И. Пушкина, в доме которого Рудольф жил до самого отъезда в Париж в 1961 году, неоднократно допрашивали, что приводило к новым и новым сердечным приступам. Врачи пытались запретить ему преподавать, но Пушкин ответил, пожав плечами:
— Лучше умереть в зале, чем жить в постели…
Сердечная болезнь Александра Ивановича, как считали знающие его люди, была напрямую связана с переживаниями о любимом ученике и том, что он натворил. «С этих гастролей он не вернулся, и Пушкин его больше не видел ни дома, ни в зале, ни на сцене, — рассказывал Г. Альберт. — Редкие весточки, журналы, фото, потаенными путями попадавшие в дом, — все, что осталось на долю учителя. Рудик не забывал дни рождения Пушкиных и обязательно звонил каждый Новый год… Там был успех, всемирная слава; здесь, на улице Зодчего Росси, Пушкин никогда и ни при ком не выказывал своих чувств. Тяжелейшая болезнь, сразившая Пушкина в 1962 году, — результат внутреннего напряжения, в котором он жил последние месяцы. Он не боялся каких-то отлучений, преследований… Куда мучительнее была сама мысль, что никогда уже Рудик не появится в этой комнате и никогда больше не пойдут они вместе на урок танца, на репетицию… Жить с этим оказалось непросто. Поправлялся он долго и трудно».
Всегда помнила о Рудольфе и жена педагога Ксения Иосифовна. Когда в 1964 году в классе Пушкина появился Михаил Барышников, приехавший из Риги, Александр Иванович вернулся домой в приподнятом настроении и сразу же рассказал жене о новом замечательном ученике. Ксения Иосифовна насмешливо и недоверчиво спросила:
— Что, лучше Рудика?
— Он совсем другой, но не менее талантлив, — немного помолчав, ответил Пушкин.
В марте 1970 года он трагически скончается от очередного сердечного приступа прямо на улице, не дойдя домой из балетной школы. Когда, упав, Александр Иванович попросит прохожих о помощи, то услышит упреки в том, что он пьян. Ведь на вопрос, как его зовут, педагог ответит: «Александр Пушкин…»
Карьера Леонида Романкова и его сестры-двойняшки Любы — молодых ученых, чьи пристрастия в литературе и искусстве были источником вдохновения для Нуреева, — была разрушена по причине их дружбы с невозвращенцем. А Тамару Закржевскую исключили из университета. Ей не разрешали выезжать даже в Восточную Европу на протяжении тридцати лет.
«Рудика знали в университете, — рассказывала Тамара. — Знали мои сокурсники, знал его и профессор Наумов, мой научный руководитель, и профессор Мануйлов, и кто только вообще его не знал?! Он иногда приходил со мной на лекции, много общался, короче говоря, когда все произошло, деканату не нужно было тратить много времени, чтобы отреагировать. И реакция последовала незамедлительно. Я осталась без университета. И тогда жуткая беспросветная апатия серой лавиной навалилась на меня. Я много лежала. Не хотела никуда ходить, никого видеть, ни с кем говорить. Просто лежала, думала, вспоминала…
В этой жизни вам приходится платить за все. Я дружила с Рудиком, эта дружба осталась со мной на всю мою жизнь. Я не сожалею ни о чем».
«Когда он остался, я была очень расстроена, — признавалась одна из партнерш Нуреева в Кировском театре Нинель Кургапкина. — Во-первых, я потеряла такого партнера, да и не только партнера, потому что отношение у меня к нему было больше чем просто к хорошему танцовщику, который удобно держит. Он мне нравился, хотя характер был отвратительный. Но все же я понимала, что он сделал правильный выбор…»
Сложившейся ситуацией остался вполне доволен лишь Тейа Кремке. «Он все сделал правильно», — сказал немец одному из своих друзей.
Начало мировой карьеры. Рудольф, Эрик и просто Мария
«Запад, все еще не оправившийся от нанесенного за два месяца до этого удара, когда Юрий Гагарин стал первым человеком, покорившим космос, использовал побег Нуриева на пике «холодной войны» как инструмент пропаганды, — спустя годы отмечала газета «Таймс». — Для Советского Союза это было политической и культурной бедой».
Советские дипломаты во время этого международного скандала писали ноты, заявляли протесты, давали не самые правдивые интервью, но успокоить мировую общественность долго не удавалось.
Любопытен отчет первого секретаря посольства СССР во Франции М.Ф. Клейменова, отрывок из которого позволим себе привести:
«Вскоре после прибытия в Париж Ленинградской балетной труппы в театральных и газетных кругах стали ходить слухи о том, что один из главных артистов труппы Нуреев (Азиатик, как его называли в этих кругах) недоволен своей жизнью и подумывает о невозвращении на Родину. Эти слухи привели к тому, что на него началась подлинная охота с целью убедить его остаться во Франции.
Искусителями при этом руководили разные мотивы. Парижские газеты сообщили по этому поводу много неверных сведений, вроде романа Нуреева с француженкой или даже англичанкой. На самом деле погоня за Нуреевым шла по трем линиям, причем ни одна из них не имела политической окраски.
Наиболее активную роль в попытках сманить Нуреева играл Пьер Лакотт — балетный предприниматель, неоднократно прогоравший, но продолжающий вести широкий образ жизни. Источники его богатства известны: Пьер Лакотт — гомосексуалист, имеющий обширные знакомства в этом специфическом кругу, насчитывающем немало крупных промышленников, банкиров и всякого рода дельцов. Привлечение Нуреева в эту порочную среду сулило Лакотту немалые выгоды.
