Книга Двор чудес - Мишель Зевако
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Великий прево по привычке встал рано утром. Встав, он всегда сразу же занимался текущими делами: выслушивал доклады подчиненных, отдавал распоряжения, диктовал письма.
Часов в девять утра он принял палача:
— Завтра, в восемь утра у Трагуарского Креста повесите за шею вора Лантене, который заключен в подвалах моего особняка. Ступайте!
Палач поклонился и, не сказав ни слова, вышел.
Великий прево огляделся. Он был один. Его гложила мрачная тоска. Он встал, подошел к окну, выходившему на улицу, и прижался к стеклу горячечным лбом.
— Итак, он умрет, — прошептал он. — А меня уже даже не радует мысль, что я убью одного из тех, кто лишил меня сына… и ее! Прежде, когда мне удавалось отправить на виселицу кого-нибудь из воров или из этих проклятых египтянок, я чувствовал какое-то жуткое наслаждение, терзающее и сладостное… Теперь и этого средства у меня нет…
Горячка не проходила. Граф де Монклар отворил окно. На другой стороне улицы под навесом разговаривали женщина и мужчина. Монклар узнал обоих:
«Джипси! Чего ей здесь надо? Почему она разговаривает с палачом? Уж не пытается ли она подкупить палача? — размышлял он. — Но этот человек почти так же неподкупен, как я сам. Он сделан из камня, его ничем не разжалобить. Прикажи я ему сейчас повесить родного брата, если у него есть брат, он точно так же равнодушно поклонится, а назавтра повесит брата. Так что здесь делает эта женщина? Чего ждет?»
Настойчивость цыганки не давала ему покоя. Он так и не избавился от мысли, что у нее была тайная причина ненавидеть Лантене.
— Но почему тогда она просила меня о помиловании?
В кабинете великого прево на стене висело большое распятие: Христос из литого серебра склонял набок голову в терновом венце. Под распятием стояла скамеечка для молитвы.
Монклар рухнул на колени, закрыл лицо руками и стал молиться.
Кто-то тихонько постучал к нему в дверь. Монклар не услышал.
— Боже великий, — шептал он, — Боже праведный, Боже всеблагий, не довольно ли я уже страдал?
Дверь открылась. Вошел Лойола. Монах без слов отослал отворившего ему лакея, тихонько закрыл дверь и подошел ближе к коленопреклоненному человеку.
— Господи, Господи, — твердил Монклар, — отчего не смилуешься надо мной? А я, Господи, все делал, чтобы тебе угодить. Без всякого милосердия преследовал я богохульников и еретиков. Свою свободу, все помыслы свои принес я во всесожжение. Отныне я лишь смиренный служитель общества Иисуса… а мира нет во мне!
— Оттого что вера ваша не достаточно сильна! — сурово сказал Лойола.
Монклар, нахмурившись, тут же вскочил и увидел его.
— Это вы, отче! — воскликнул он.
— Да, сын мой. Я заставил ваших людей отворить эту дверь. Истина велит мне признаться, что пришлось прибегнуть и к угрозам.
— Отче, впусти они ко мне без моего приказания кого бы то ни было, хоть самого короля, я бы прогнал их, но для вас… Погодите!
Он хлопнул в ладоши. Появились трепещущие привратник с лакеем. Монклар кинул им кошелек:
— Это вам за то, что послушались преподобного отца, оказавшего мне честь своим посещением. Что бы он вам ни приказал — он в этом доме хозяин, слышите ли?
Лакеи, согнувшись в поклоне, бросили на Лойолу боязливо-восхищенные взгляды и удалились.
Лойола не поблагодарил великого прево.
Он сел, а граф де Монфор остался стоять, как перед королем.
— Итак, я сказал вам, сын мой, что Бог не слышал ваших молитв, потому что вам не хватало веры. Господь Иисус требует, чтобы мы принесли ему в жертву все: душу и тело. А вы что принесли? Все ваши помыслы обращены к тем, кем вы когда-то дорожили. Это человеческая привязанность, а отнюдь не любовь к Господу Иисусу. Вы плачете, сын мой, но плачете не о нечестии людей, хулящих имя святое. Живет в вас такая скорбь, которая не может быть угодна Богу. Отдаваться надо целиком. Господь Иисус раздела не приемлет. Надобно вырвать из сердца вашего всякий помысел, что не ко славе Общества, к коему вы имеете ныне честь принадлежать…
— Я стараюсь, отче… но тщетны мои старания.
— Не бойтесь, вера придет, а с верою вместе — сила. Тогда вы станете непобедимы. Тогда, подобно мне, изгоните из своего сердца всякую привязанность, всякую скорбь, всякую радость, всякое чувство человеческое. Тогда, подобно мне, воззрите на эту богохульную страну гневным оком и будете помышлять только о мщении за Господа Иисуса. Кстати — что стало с тем человеком, который ранил меня?
— Он в темнице, отче. Завтра на рассвете он искупит свое преступление.
— Так и должно. Всякий, поразивший воина Иисусова, повинен в смерти. Итак, ничто его не спасет?
— Ничто, отче. Никакая сила в мире!
— Я пришел убедиться в этом: это важно. Еще я, сын мой, пришел похвалить вас. Вы станете одним из прочнейших столпов нашего ордена. Благодаря вам гадина, портившая эту страну, раздавлена. Завтра, сын мой, я уезжаю из Франции. Буду стараться отыскать в других странах столь же верных служителей Божьих, как вы… но едва ли найду. Впрочем, если благодаря вам король Франции будет в наших руках, это уже очень много, ибо Франция — наша избранная страна. Эту страну мы хотим завоевать…
— Так я прощаюсь с вами, отче?
— Нет еще, сын мой. Перед отъездом я хочу побывать на казни того негодяя, которого вы так удачно изловили. Я позволю себе это маленькое утешение… небольшой отдых среди беспрестанной борьбы… Попробую и повидать этого человека, пока он не попал на виселицу. Быть может, узнаю от него что-нибудь важное о его товарищах.
Лойола встал.
— Тогда до завтра, отче. Казнь будет завтра в восемь часов утра у Трагуарского Креста.
Лойола благословил Монклара на прощание и ушел. Великий прево проводил его до дверей дома.
Когда дверь закрывалась, Монклар заметил, что Джипси все еще стоит на месте.
И уму его вновь представился все тот же самый вопрос:
«Что же она тут делает? Какая тайная мысль ведет ее? Да что! Какое мне, в конце концов, дело! Цыганка хочет непременно побывать на казни вора. Зачем? Неважно. Забуду об этом».
Но чем дальше все время, тем больше ему хотелось знать, отчего Джипси стоит неподвижно, уставившись на дверь его особняка. Время от времени он подходил к окну проверить, не ушла ли она.
И всякий раз видел ее на том же месте.
Можно было бы велеть ее прогнать.
Но у него был предлог не делать этого: ведь бедная старуха, как-никак, спасла ему жизнь. А так — что от нее за вред?
Когда стемнело, Монклар уже не видел ее, но оставалось ясное ощущение, что она все еще тут…
Граф расположился, как будто собирался всю ночь провести за работой. Это с ним часто бывало.
