Книга Звезда Одессы - Герман Кох

— Кто там?

Это был голос Ивонны; на темную улицу потекло теплое молоко.

— Хочешь пивка?

Шурин поднес прямо к моему носу две открытые бутылки пива. Я отрицательно покачал головой. Потом я вспомнил все случаи, когда он спрашивал, не хочу ли я еще пивка, а после этого — все случаи, когда я качал головой. Если сложить все их вместе, должно возникнуть впечатление, будто ты заглядываешь в вечность.

Когда шурин усаживался рядом со мной на диван, я мельком увидел его ноги в коричневых носках, всунутые в синие пляжные шлепанцы. Я застонал — стон был неслышным, но донесся из самой глубины души. Обычно желание вернуться домой приходило позже, за закуской или в те пустые минуты после нее, когда моя невестка надевала рукавицы для духовки. Это было даже не столько желание вернуться домой, сколько желание оказаться в любом другом месте. Я поднес бутылку к губам и разом выхлебал содержимое.

По телевизору начались новости для детей. У чернокожей девушки снимали слепок, чтобы сделать ей скобку для выравнивания зубов. Я искоса смотрел на шурина, но тот, казалось, был всецело поглощен телевизионными картинками.

— Кто были те двое? — спросил он, не отводя взгляда от телевизора.

— Какие двое?

— У тебя на дне рождения. Один — длинный и лысый. Другой — с прилизанными волосами. Я сказал Ивонне: «Этого Фред точно встретил на боях без правил». Ха-ха.

Я медленно поставил пустую бутылку обратно на столик перед диваном и взял горсть арахиса. В телевизоре родился слоненок; он шатался, переступая задними лапками по соломе, и пытался просунуть хобот под живот матери. Наверное, следовало что-то сказать, но у меня не было ни малейшего желания.

— Нет, кроме шуток, — сказал шурин. — Твои друзья?

— Макс, — сказал я и сделал глубокий вдох; шурин смотрел на меня. — Тот, что поменьше. Это Макс. Я познакомился с ним еще в школе. Мы учились в одном классе. Потом потеряли друг друга из виду, но недавно встретились в кино.

Я помолчал. По лицу шурина было видно, что я безраздельно завладел его вниманием.

— В школе все думали, что он далеко пойдет. Во многом так и получилось. Я хочу сказать, что его всегда побаивались. Не только ученики, но и учителя.

По телевизору как раз выступал учитель — на фоне классной доски, где мелом было написано стихотворение.

— В настоящее время он не остановится даже перед ликвидацией или чем-нибудь вроде этого, — продолжал я, шаря в мисочке с арахисом. — Так он держит в руках свою империю. И не только ее. В пределах Нидерландов, вообще-то, нет никого, кто осмелился бы что-то попробовать сделать без разрешения Макса Г. и его организации. Может, ты читал что-нибудь в газетах. Бомба под машиной владельца гостиницы, заложенная в прошлом году на парковочной площадке. И бордель, который обстреляли из ручного гранатомета с другой стороны канала. Впервые в Нидерландах для такого дела применили гранатомет. Никто не знает доподлинно, был ли Макс причастен к этим событиям. Я тоже не знаю. О таких вещах мы не разговариваем. Но есть много улик, которые указывают на него, хотя убедительных доказательств так и не нашли.

На заднем плане, в дверях, ведущих из коридорчика в кухню, появилась невестка в сопровождении моей жены; невестка несла поднос с мисочками, у жены в каждой руке было по бокалу белого вина.

— Можно садиться за стол! — воскликнула Ивонна своим тепломолочным голосом. — Давайте, дети, мойте руки.

За закуской — серые креветки в розовом соусе — о Максе больше не говорили. Как и за основным блюдом, которое на сей раз прибыло из духовки завернутым в алюминиевую фольгу, а по вкусу отдаленно напоминало рыбу.

Тесть и теща позвонили из машины, сообщив, что по пути из своего летнего домика в Дордони они попали в пробку на брюссельской окружной дороге и что ждать их не нужно; я не знал, что было меньшим из двух зол — их отсутствие на ужине или перспектива увидеть их позже вечером.

Голова опять разболелась, поэтому я выдавил под столом две таблетки нурофена из блистера и, улучив момент, когда никто не смотрел на меня, смыл их в горло, вылив туда бокал ледяного белого вина. Ивонна рассказывала про новую школу Вилко, где ему «наконец стали уделять то внимание, какого он — с его-то способностями — заслуживает»; лет в пять, не больше, родители сводили его для тестирования в психологическое бюро, которое специализировалось на «одаренных» детях, так что результат более или менее соответствовал ожиданиям.

Каждый раз, когда с их губ сходило слово «одаренный», Ян и Ивонна опускали глаза; этот текст не произносился, но посвященные понимали с полуслова: как ребенок может быть «одаренным», если оба родителя не обладают способностями выше средних? А вдруг и Ян, и Ивонна, пройдя хитросплетения психологического теста, тоже оказались «одаренными»? Дело несколько осложнялось тем, что Вилко, помимо «одаренности», страдал еще двумя заболеваниями: синдромом дефицита внимания и гиперактивности, а также дислексией. Шурин и невестка не упускали возможности подчеркнуть, как им «тяжело» с восьмилетним сыном. Сам Вилко, похоже, не испытывал неудобств от своего исключительного положения. Этот погруженный в себя мальчуган редко вмешивался в разговоры взрослых. Его жизнь протекала преимущественно у него в голове; иногда он настолько погружался в свои мысли, что начинал шевелить губами. Когда один из родителей спрашивал его о чем-нибудь, он давал ответы в таком духе: «Это я уже давно знаю» или «Папа, ты рассказываешь мне это уже в третий раз» — ответы, которые вызывали у родителей умильную улыбку.

Их шестилетняя дочь Тамар была совсем не такой — милая, стеснительная девочка с хорошеньким личиком. По причине «ленивого глаза» она носила очки, но они, казалось, лишь подчеркивали ее красоту. Порой ее увеличенные из-за очков глаза не отрываясь смотрели на кого-нибудь застенчиво и кокетливо одновременно. Время от времени на улице она ни с того ни с сего хватала меня за руку и щипала. Помню, как в один прекрасный день во время общей прогулки мы с Тамар пошли купить выпивку, а потом не смогли найти остальных; через некоторое время мы прекратили поиски. Я купил билеты на колесо обозрения, а потом на надувной батут и автодром. Наконец, мы сели на бочкообразную лодочку и догребли до середины пруда с лебедями, утками и другими водоплавающими птицами. Тут внезапно пошел дождь. Сначала пролилось лишь несколько капель, но вскоре они превратились в сплошную стену ливня, берега скрылись из виду, и на пруду осталась только наша лодка. Сначала я проклинал все парки развлечений на свете, особенно те, где есть пруды и бочкообразные лодочки, но перестал ругаться, когда увидел лицо Тамар. Между мокрыми прядями волос пылали румяные щеки, из-за запотевших стекол улыбались ее прекрасные глаза.

— Здорово, — сказала она, убирая со лба мокрые локоны.

Она встала, раскинула руки и запрокинула лицо кверху, к небесам, с которых лил дождь.

— Вот это здорово, — сказала она еще раз.

— Где вы были так долго? — закричала ее мать, когда мы наконец встретились с остальными на крытой террасе, возле киоска с картошкой фри.