Книга Африканское бешенство - Нил Бастард

И вот я стою перед входной дверью в подвал, прижимая к себе сонное тельце примата, и понимаю, что самое страшное позади. За последние сутки я мог заблудиться в тоннелях, задохнуться от недостатка кислорода, мог быть раздавленным грудами кирпичей, разорванным взрывом или застреленным на улице, мог попасть в руки тем неизвестным в камуфляжах, которых встретил в коллекторе… Но, вопреки всему, я выжил. Наверное, у меня действительно есть ангел-хранитель, который и провел меня через все препоны. Как знать, может, он поможет мне и с вакциной от эболавируса?!

Захожу в подвал, мягко закрывая за собой бронированную дверь. Крутые ступеньки, после чего – еще одна дверь, за которой жилые покои, продовольственные склады и моя лаборатория.

Первое, что я вижу, – разбитая вдребезги посуда, опрокинутые стулья и пятна крови на полу… И тут же интуитивно ощущаю – тут произошло нечто из ряда вон выходящее. Даже не хочу представлять подробности. Осторожно заглядываю в первую комнату… Перевернутая мебель, осколки стекла, разбросанные пузырьки с лекарствами…

– Миленка… – произношу я непослушными губами.

Обезьянка соскальзывает с моих рук и забивается в угол. Впрочем, мне теперь не до нее. Облизываю пересохшие губы, утираю лоб, верчу головой.

– Миленка! Миленка, ты где…

Я уже знаю, что ее тут нет, что она мне не ответит, однако упрямо шепчу ее имя. И ответная тишина, плотная и безжалостная, ножом пронизывает меня до самого сердца.

Ощущаю себя механической игрушкой, у которой вот-вот закончится энергия заведенной пружины. На негнущихся ногах передвигаюсь подвальным коридором в сторону лаборатории. Все двери почему-то распахнуты настежь. Заглядываю в первую же комнату. Настольная лампа разбита, пол усыпан мелкими осколками, грудами каких-то бумаг, папок, склянок… Дверь в лабораторный бокс заперта. Параллельным течением мысли отмечаю про себя, что газовая горелка, реактивы, микроскопы и прочие склянки наверняка целы и невредимы…

Вдруг слева доносится тихий болезненный стон. Оборачиваюсь. У стола, прислонившись спиной к стене, – канадец Эндрю. Рука его прижата к огромной ране на шее, сквозь пальцы хлещет кровь.

– Эндрю! – бросаюсь к раненому, отвожу его руку и осматриваю рану.

Она очень глубокая, резаная и явно свежая. Несомненно, несчастный канадец получил ее совсем недавно. Кровь хлещет, натекая на футболку и брюки. Эндрю обречен – крови он потерял очень много, а для переливания у меня ничего нет. Я даже не знаю, какие у него группа и резус…

Взгляд раненого меня немного пугает: красноватые прожилки глаз, микроскопические зрачки…

– Что здесь случилось? Эндрю, ты меня слышишь? – легонько шлепаю его по щеке ладонью.

Канадец булькает горлом, пытаясь что-то сказать, однако изо рта внезапно выплескивается кровь, и он замолкает.

– Что у вас произошло?.. Да говори же!..

Он отрешенно молчит, лишь его взгляд, полный необъяснимой неприязни, по-прежнему буравит меня. В глазах нет запала живой ненависти, но это, наверное, лишь потому, что на ненависть не осталось никаких сил.

– Эндрю, кто на тебя напал?

Лицо канадца неотвратимо наливается предсмертной белизной. Кажется, он не слышит меня…

– Эндрю, где Миленка?!.

Он вновь булькает горлом, на секунду словно бы оживает и пытается приподнять руку. Но силы окончательно покидают его…

Канадца уже все равно не спасти, даже если сделать ему кровоостанавливающую перевязку. Никакие перевязки при таких глубоких ранах не помогают – надо срочно шить и делать переливание.

Оставляю Эндрю в углу. Главное сейчас – не паниковать, взять себя в руки. В подвале вряд ли есть посторонние – ведь входная дверь была заперта снаружи. Да и громилы, окажись они тут, наверняка пристрелили бы меня сразу.

Тщательно осматриваю комнату по периметру, на всякий случай заглядывая даже в шкафы и под кушетки, – никого. Попутно отмечаю, что стреляных гильз нигде нет. Так что, возможно, на канадца набросились и не погромщики с улицы. Но что же тут, черт возьми, стряслось?!..

– Миленка, это я, Артем!.. – зову чуть окрепшим голосом. – Миленка, если ты рядом – отзовись!

И тут откуда-то, словно сквозь толщу воды, доносится приглушенное, но вполне отчетливое:

– Арте-е-ем!..

Голос, кажется, звучит из запертого лабораторного бокса. Оборачиваюсь, бросаюсь к дверям. Но они заперты изнутри… В звенящей тишине раздается скрежет ключа в замке, тяжелая блиндированная дверь плавно отходит в сторону. Миленка стоит на пороге бокса. Ее бьет крупная дрожь – то ли от страха, то ли от нервного напряжения. Зубы стучат, словно от озноба. Одежда в крови, но она вроде не ранена. Чувствую небывалое облегчение.

– Милая, ты жива!..

Я судорожно прижимаю девушку к себе. Ее волосы пахнут какими-то кислыми реактивами, но для меня сейчас этот запах лучше самых дорогих духов. Боже, спасибо – она жива!

Вспоминаю о карманном фонарике, осматриваю ее руки и шею в пляшущем электрическом овале. Вроде все в порядке, если не считать перемазанной кровью одежды. Но кровь эта, несомненно, канадца…

– Миленка, пожалуйста, расскажи мне, что тут произошло? – спрашиваю подчеркнуто спокойно. – Что все это значит? Кто напал на Эндрю? Почему ты спряталась в лабораторном боксе?!

Она молчит, однако я прекрасно вижу, чего ей стоит не разрыдаться навзрыд в любую секунду. Внутри Миленки все клокочет, нервы обнажены, лицо белое как мел.

– Я едва спаслась, – произносит она скрипучим, словно наждак, голосом. – Я удрала от него в последние секунды…

– От кого?..

Девушка печально вздыхает. Понимаю, что не стоит давить на нее, обнимаю Миленку за плечи и почти насильно вывожу из комнаты. Ей ни в коем случае нельзя смотреть на окровавленного Эндрю.

Спустя минуту мы сидим в жилом боксе, причем дверь я закрываю на ключ специально для Миленки. Включаю электрический свет – заряда солнечных батарей уже достаточно, и усаживаю девушку в кресло. Я сознательно не завожу разговор первым – ведь Миленка сейчас полна эмоциями, словно грозовая туча – проливным дождем. Одно невпопад сказанное слово, неправильно взятая интонация – и у нее может начаться неконтролируемая истерика.

Молчание Миленки, однако, затягивается. Может быть, ей надо просто немного побыть одной?

– Сейчас чай принесу, – улыбаюсь подчеркнуто доброжелательно и иду в кухонный блок, однако все-таки не удерживаюсь, оборачиваюсь и произношу успокоительно: – Миленка, все позади, все закончилось. Я рядом, а значит, тебе ничего больше не угрожает…

19

За свою жизнь я неоднократно убеждался, насколько бывают гибельны в критических ситуациях сочувствие и жалость и как иногда действенны жесткий окрик или хотя бы твердая интонация…

Миленка сидит в молчаливом ступоре минут десять, не меньше. Я не тороплюсь с расспросами – лишь вскользь замечаю, что путешествие подземным коллектором получилось относительно безопасным, умеренно романтичным а главное, очень результативным. Демонстрирую зеленую мартышку, которая уже потихоньку обживается в подземелье. И даже пытаюсь шутить.