Книга Блондин на коротком поводке - Наталья Александрова

— Видишь ли, в чем дело, Леонид, — начал Захаров, и Гусаров тотчас отметил и его интонацию, и то, что полковник называет его на «ты», — помогать друзьям, конечно, хорошо, — при слове «друзьям» он чуть заметно усмехнулся, — но одно дело — это когда ты просишь избавиться от трупа, который совершенно случайно оказался у тебя в доме, избавиться по-тихому, не вмешивая в это дело компетентные органы. Или, допустим, нужно допросить молодую девушку профессионально, — при слове «профессионально» Захаров вспомнил своих уродов и мысленно чертыхнулся, — в этом случае я могу выполнить твою просьбу, не привлекая ничьего лишнего внимания. И совсем другое дело — искать пропавшие документы Руденко. Кто меня уполномочил это делать? Уж, наверно, не сам Руденко! То, что он позвонил тебе и пугал, говорит только о том, что он очень рассердился и вышел из себя. Но это не значит, что он будет кричать о пропаже на всех углах. Напротив, он постарается разобраться с этой историей по-тихому и своими силами, которые у него есть, и немалые, я тебе как профессионал говорю. И я предпочитаю в его дела нос не совать, мне, видишь ли, своя жизнь дорога…

— Я понял, — процедил Леонид Ильич.

— Это хорошо, что понял, — ответил Захаров, — значит, объяснять ничего не нужно.

Этим он хотел сказать, что услуга, которую в свое время оказал ему Леонид Ильич, конечно, была очень серьезной. Откровенно говоря, Гусаров тогда спас его от очень больших неприятностей. Полковник Захаров ценил хорошее отношение. И прекрасно знал, что долг платежом красен. И теперь он хотел дать понять Гусарову, что долг свой он полностью выплатил.

Леонид Ильич же понял только то, что полковник Захаров почувствовал, что дела его, Гусарова, пошатнулись, и решил использовать это печальное обстоятельство, чтобы освободиться от своих обязательств перед ним. Гусаров очень нервничал последние три дня. Испортить отношения с Руденко было смерти подобно. Тот мог стереть его в порошок. Леонид Ильич ругался про себя и на Дашку, которая не нашла ничего умнее, чем влюбиться в этого плейбоя Стаса, и на дуру-жену, которой лишь бы выпендриться и поразить всех приятельниц шикарной свадьбой. Теперь эти две идиотки сидели каждая в своем углу и рыдали либо же начинали хором ругать Катерину, и только Леонид Ильич видел дальше своего и их глупых носов и понимал, что прошлой жизни уже не вернуть, что в делах его грядут большие изменения и будут эти изменения только к худшему.

Полковник Захаров пошел поговорить с Дашкой. Он застал ее рыдающей на диване. Весть о том, что свадьба ее с красавчиком Стасом расстроилась, уже облетела полгорода, и теперь подруги и знакомые умирали от любопытства и старались выяснить, кто же кого бросил.

Захаров пытался добиться от дочери Гусарова, куда могла податься ее подруга Катя, есть ли у нее родственники и друзья. Выяснилось, что родственников у Катерины нет никаких, кроме матери в Москве, друзей же много, но Дарья знает только телефон Светки Росомахиной, и то потому, что они со Светкой когда-то учились в одном классе.

Для того чтобы заставить Дашку позвонить Росомахиной, понадобилось вмешательство Леонида Ильича. Они со Светкой разговаривали совсем недолго, вернее, говорила одна Светка. Синеглазая красавица со злобой бросила трубку.

— Она сказала, что пишет диплом, никого не видела и ничего не слышала, что с Катериной случилось — понятия не имеет. Спрашивала, когда моя свадьба…

«Может, и правда не знает, а если и знает, то не скажет», — понял полковник Захаров.

Вечером мы сидели в «Жигулях» Шурика неподалеку от дома Гусаровых. Не слишком близко, чтобы не попасть на глаза охраннику, но и не далеко, чтобы хорошо видеть людей, выходящих из подъезда.

В половине девятого из дома высыпала веселая компания богатой молодежи, погрузилась в два сверкающих «Мерседеса» и куда-то умчалась на явно недозволенной скорости. Еще через пятнадцать минут около подъезда остановился огромный джип, из него выбрался толстый мрачный мужчина с «дипломатом» в руке и вошел в дом.

На какое-то время наступила тишина.

Я взглянула на часы. Стрелки уже перевалили за девять часов, но из дома по-прежнему никто не выходил.

Я хотела сказать Шурику, что мне надоело здесь сидеть и я не вижу большого смысла в нашем ожидании, но он поднес палец к губам и показал на подъезд.

Дверь открылась, и из нее вышли две скромно одетые женщины.

В одной из них, немолодой полноватой блондинке, я узнала кухарку Гусаровых Амалию Карловну, вторую, повыше и помоложе, я видела первый раз.

— Это Амалия, — прошептала я, указывая на блондинку, — но вторая — не Женя, ту я бы узнала.

Женщины дошли до угла и распрощались. Амалия Карловна свернула за угол, а незнакомая девушка перешла улицу и остановилась на остановке троллейбуса.

Мы с Шуриком переглянулись. Предварительный план нуждался в некоторой коррекции.

Я выбралась из машины и бросилась вдогонку за кухаркой Гусаровых.

— Парик сними! — прошипел вслед Шурик.

Я на ходу сняла темные очки и парик и запихала их в сумку.

Поравнявшись с кухаркой, я негромко окликнула:

— Амалия Карловна!

Она оглянулась, узнала меня и застыла на месте, как громом пораженная.

— Амалия Карловна, душечка, — выпалила я, — ведь вы не верите всему, что обо мне говорили?

Она огляделась по сторонам, убедилась, что нас никто не видит, и, понизив голос, быстро сказала:

— Катюша, я ни одному слову не поверила! Ведь я тебя давно знаю…

Она снова испуганно огляделась:

— Не дай бог, хозяйка увидит…

— Давайте зайдем, — я кивнула на небольшую кондитерскую, — посидим полчасика, поговорим… Сюда-то она точно не заглянет!

Амалия для виду немножко помялась, но потом пошла за мной: ей самой наверняка хотелось почесать языком.

Надо сказать, что Виктория Федоровна была женщина довольно вспыльчивая, невоздержанная на язык, и прислуге от нее частенько доставалось. Кухарка в этом смысле не была исключением, и мне не раз приходилось утешать бедную женщину после несправедливого разноса. Частенько, бывало, мы посиживали с ней на кухне, она с удовольствием сообщала мне рецепты блюд и жаловалась на хозяйку. Как я уже говорила, я умею слушать, то есть когда мне неинтересно, я не зеваю и не прерываю собеседника, а просто отключаюсь, сохраняя на лице приветливое, внимательное выражение и даже вставляю изредка выражения типа «Что вы говорите?», «Не может быть!» и «С ума сойти!».

Амалия села за угловой столик. Я принесла ей чашку «капуччино» и черничный пирог. Как все полнеющие женщины, она обожала сладкое и, несмотря на то, что весь день проводила при еде, не отказалась от угощения.

— Ты ведь всегда была хорошая девочка, — сказала она, отламывая кусочек пирога, — когда они про тебя начали худое говорить, я ни одному слову не поверила! Этого просто не может быть, чтобы ты Даше навредила! — Амалия опустила глаза. — Про кого угодно поверю, только не про тебя! Виктория, она ведь такая грубая женщина, всякой напраслины может наплести! Мне ли не знать!