Книга Пусть смерть меня полюбит - Рут Ренделл

– Это значит, что у нее нет мужа? – спросил Алан, когда Цезарь купил им по пинте горького пива. Это тоже был новый опыт – Алан в жизни никогда не «кутил в мужской компании» и даже не заходил в пивнушки, кроме как с Пэм по выходным. – Она вдова?

Цезарь покачал головой.

– Красавчик Стюарт жив и ошивается где-то в Вест-Индии со своей новой дамочкой. Я узнал это от Энни, моей девушки. Она когда-то была знакома со Стюартом – в те времена он был главным сердцеедом всего Хемпстеда. Уна – одна из самых одиноких людей, кого я знаю. Она никому не нужна. Но что тут поделаешь? Я предпринял бы что-нибудь сам, но у меня есть Энни.

– Должны же быть одинокие мужчины, – заметил Алан.

– Не так много. Уне тридцать два года. Она милая, но не красавица, верно? Большинство мужчин подходящего возраста либо женаты, либо состоят в отношениях. Она нечасто выходит из дома и ни с кем не встречается. Вы не намерены проявлять к ней интерес, я полагаю?

Алан покраснел, надеясь, что в полумраке бара этого не заметят. Он подумал о Роуз, ее приглашающей улыбке, ее изяществе… девушка из его грез, которые вскоре могут сбыться. Он подобрал слова, которые, как он думал, верно выражают его отношение к Уне:

– Она не кажется мне привлекательной.

– Жаль. На самом деле, ей бы съехать от Эмброуза. Конечно, он спас ее. Вероятно, сохранил ей рассудок и жизнь, но вся эта динамичная натура – это как Трильби и Свенгали[37].

– Почему она живет в его доме?

– Она была замужем за Стюартом Энгстрандом, который внешне просто «ах» и «ох». Я видел фотографии и скажу вам: не будь я гетеросексуален по самую макушку, я бы в него влюбился. У них с Уной была квартира в Хемпстеде, но он всегда шлялся где-то с другими женщинами. Энни говорит, что он не мог им противиться, а они не оставляли его в покое. Уна поняла, что больше не может этого выносить, и они расстались. У них была дочка двух лет, по имени Люси. Стюарт обычно забирал ее на выходные.

– Была? – прервал его Алан. – Вы хотите сказать, она умерла?

– Стюарт забрал ее на выходной на квартиру своей очередной женщины. Не жилье, а настоящие трущобы, скажу я вам. Они с женщиной отправились в пивнушку, а в их отсутствие Люси перевернула керосиновый обогреватель, и ее ночная рубашка загорелась.

– Ужасно.

– Да. Уна болела несколько месяцев. Красавчик Стюарт скрылся после того, как коронер[38]привлек его на дознание. Он заперся в коттедже в Дартмуре, оставшемся ему от матери. Тогда-то и вмешался Эмброуз. Он привез Уну сюда и присматривал за нею. В то время он писал свой главный труд, «Неоэмпирицизм». Так он себя называет – неоэмпирицистом. Но он на много месяцев отложил работу и делал все, чтобы помочь Уне. Это было три года назад. И с тех пор она живет здесь, ведет для него дом. Прежде чем уехать на Яву в январе, Эмброуз оплатил переделку цокольного этажа в жилой, с полной отделкой, и сказал, что Уне следует сдавать там комнаты и жить на вырученные деньги. Он заявил, что это научит ее принимать ответственность и смотреть в лицо реальности.

– Что случилось со Стюартом Энгстрандом?

– Вскоре он оправился и пожелал, чтобы Уна к нему вернулась. Но она не захотела, а Эмброуз сказал, что Стюарт просто убегает в грезы о материнском тепле, тогда как ему нужно тщательно проработать реальность своих индивидуальных воззрений и свою сексуальность. И Стюарт начал их прорабатывать – подцепив новую дамочку, которая оказалась богатой и увезла его в свое поместье на Тринидаде. Еще пива? Или хотите чего-нибудь покрепче?

– Моя очередь, – неловко ответил Алан, не зная, укладывается ли это в рамки этикета, раз уж Цезарь его пригласил. Но, судя по всему, все было правильно, Цезарь не стал протестовать, и Алан понял, что учится вести себя в таких ситуациях, заводить друзей и в целом прорабатывать реальность, которую он выбрал еще в Чилдоне, держа в руках деньги.

В пятницу в антикварном магазине на Пемброкском рынке он увидел Роуз. Она заплела волосы в косы, уложив их вокруг головы, и в длинном черном платье с серебряной отделкой выглядела отстраненно, таинственно и соблазнительно. Алан уже приготовил речь, которую репетировал всю дорогу от Монткальм-гарденс.

– Вы просили зайти и сказать вам, как у меня дела. Я нашел себе жилье по объявлению на том стенде, просто идеальное жилье. Но если бы не вы, я бы не додумался туда взглянуть. Я вам очень признателен. Если вы свободны завтра вечером… если вы не заняты, то нельзя ли… нельзя ли нам куда-нибудь сходить вместе? Вы были очень добры ко мне.

Она удивленно приподняла брови и сказала:

– Вы приглашаете меня только потому, что я была добра?

– Я не это имел в виду. – Ее слова смутили Алана, и голос его задрожал от неловкости. Но он все же продолжил, страшась собственной храбрости: – Никто бы не подумал о вас так, едва вас увидев.

Она улыбнулась и произнесла:

– А, вот так-то лучше.

Ее глаза были неотрывно устремлены на Алана. Он отвел взгляд, стараясь не покраснеть, и спросил самым небрежным тоном, на какой был способен в этот момент:

– Вероятно, ужин и театр? Я все устрою и… позвонить вам тогда?

– Я завтра весь день буду в магазине, – ответила она. – Звоните в любое время.

Это было странно и пленительно – как много могли подразумевать и обещать такие простые слова. Алан предположил, что дело, наверное, в ее голосе, ее изящной позе и в том, как она склоняет голову, подобно лебедю. Роуз издала тихий гортанный смешок.

– Вы ничего не забыли?

– Забыл? – Он все время боялся сделать какой-нибудь промах. В чем он ошибся сейчас?

– Ваше имя, – напомнила она.

Он сказал, что его зовут Пол Браунинг. Прошло несколько часов, прежде чем Алан испугался собственных действий, и к тому времени он уже зарезервировал на завтра столик в ресторане, телефон которого нашел по рекламному объявлению в вечерней газете. Стоя у кассы театра, он собирался с духом, чтобы купить два билета – для себя и для Роуз.

13

Как и Алан Грумбридж, Найджел жил в мире грез. Единственное, что ему нравилось в журнальчиках Марти, – это страницы с рекламой, где молодые люди, ровесники Найджела, выглядевшие ничуть не красивее его, позировали в темных очках на фоне спортивных машин «Лотус» или в кожаных креслах в пентхаусе, с округлыми бокалами с бренди в руках. Он так и видел себя в подобном месте, и Джойс, его рабыня, ожидала бы его. Он заставил бы ее на коленях подавать ему еду, и если бы ему не понравилось блюдо, он пинал бы ее. Она знала бы о каждом совершенном им преступлении – к тому времени он стал бы королем европейской преступности, – но строго хранила бы все его секреты, потому что почитала бы его и принимала от него побои и оскорбления с собачьей преданностью. Они жили бы в Монако, а может быть, и в Риме – Найджел еще не решил, где именно, – и в его жизни были бы другие женщины, модели и кинозвезды, которым он отдавал бы бо́льшую часть своего внимания, а Джойс сидела бы дома, и он всегда мог щелчком пальцев отослать ее в другую комнату. Но иногда, когда он мог позволить себе уделить ей время, он разговаривал бы с ней о начале его карьеры, напоминая ей, как некогда она обливала его презрением в маленькой грязной комнате в северном Лондоне, пока он, проявив блестящее предвидение, не снизошел до нее, дабы привязать к себе и сделать своей навсегда. И она ползала бы перед ним на коленях, благодаря его за снисхождение и умоляя о редком касании, о драгоценном поцелуе. Он смеялся бы над ней и пинком отгонял ее прочь. Разве она забыла, как некогда говорила о том, чтобы предать его?