Книга Наслаждение - Флориан Зеллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ему кажется, что он снова и снова слышит слова Аны: «Ты всегда расплачиваешься за то, что сделал». А он, за что в ответе он сам? Его охватывает острое чувство вины. Это из-за него Полин и Луиза не будут счастливы. В какой же момент он все упустил?
– Ты знаешь, неприятнее всего в этой истории, – Николя неожиданно меняет тему, – представлять, что Полин, возможно, будет жить вместе с этим типом…
– Каким типом?
– Ну, этим типом. Меня передергивает при одной мысли о том, что однажды он будет жить под одной крышей с Луизой…
– Но тебе придется с этим смириться, разве не так? – Ана подходит и целует его в затылок. А потом добавляет: – Он или другой, какая разница…
Зачем она ему сказала, что встретила другого? Не из чувства мести. Просто не могла придумать другого способа попросить его уйти. Похоронив Платона в садике, где играла ребенком, Полин поняла, что больше не любит Николя. Все чувства, которые она к нему испытывала, словно испарились. Она не могла этого объяснить. Вот и все.
В течение многих дней она спрашивала себя, что же теперь делать: она не могла решиться вот так просто разрушить все то, что они вместе построили. К тому же, возможно, она снова его полюбит? Но однажды утром, сама не зная почему, она ясно увидела, что больше не будет его любить никогда и что лучше разойтись, пока ситуация не стала совершенно невыносимой.
В тот день Николя приехал в Леваллуа, чтобы навестить Луизу. Молчание, царящее между ним и Полин, ужасно. Вот уже две недели, как они разошлись. Когда она спрашивает, где он сейчас живет, он отвечает после минутного колебания:
– У подруги…
Луиза удивленно смотрит на них, и Николя уже не хочется говорить жестокие слова.
– Сегодня утром она сделала первые шаги…
– Да ты что?
– Да. Два шага…
Николя целует дочь и поздравляет ее.
– Браво, любовь моя! Папа так тобой гордится!
Он прижимает ее к себе. Полин встает с дивана. Она уходит на часок, чтобы они побыли наедине.
– Ты не хочешь остаться? Может быть, для Луизы будет лучше, если мы будем втроем…
– Я не могу. У меня встреча.
Она надевает куртку и выходит из квартиры. Встреча? С кем? Николя снова начинает преследовать угрожающий образ другого мужчины, но он старается не думать об этом, находясь с дочерью. Он становится на четвереньки и играет с ней. Он с трудом сглатывает слюну. Скоро этот человек придет к ним сюда. Полин познакомит с ним Луизу, и она станет его падчерицей. Наверное, даже будет называть его папой. Он представляет себе мужчину в черном костюме – делового человека, одного из тех, что смотрят на вас свысока, потому что очень много зарабатывают. А если Луизе понравится этот человек с его костюмами? Чтобы прекратить свои страдания, он гонит эти образы прочь и поворачивается к дочери.
– Ну что ж, моя дорогая, ты не хочешь показать папе, как ты ходишь?
Он помогает ей встать на ножки. Луиза держится за край низкого столика. Он чувствует, что ей очень хочется сделать шаг и пересечь небольшое расстояние, отделяющее ее от кресла, но она словно застыла.
– Давай, моя хорошая… Папа смотрит…
Луиза поднимает правую ручку и тут же падает на пол. Николя улыбается и целует ее.
– Ничего страшного. Покажешь мне в следующий раз.
Он говорит себе, что теперь так все и будет: не находясь с ней вместе постоянно, не видя ее каждый день, он пропустит все важные этапы ее взросления, все самое главное пройдет мимо него, и он вынужден будет лишь смотреть со стороны на то, как она растет. И ради чего все это? При этой мысли его охватывает такое невыносимо горестное чувство, что Николя не может больше сдерживаться: пока он судорожно пытается найти погремушку, чтобы поиграть с дочерью, слезы сами начинают литься из глаз. Теперь и он чувствует, будто что-то внутри у него сломалось, и, не желая делать дочь свидетельницей этого грустного зрелища, встает и произносит, пытаясь придать голосу как можно больше равнодушия:
– Папа пойдет нальет себе водички на кухне…
Но едва он успевает дойти до двери, как его сотрясают рыдания, и слезы льются бесконечным потоком. Он зажмуривается и кусает ладонь, чтобы сдержать всхлипы. Мысль о том, что Луиза осталась одна в гостиной, помогает ему взять себя в руки. Он сморкается и вытирает лицо полотенцем. Глубоко дышит, а потом возвращается в комнату, спокойно улыбаясь. И снова встает на четвереньки. Дождь тихо стучит в окно. Он играет с дочкой, изо всех сил стараясь не плакать.
Вот уже несколько дней я безостановочно брожу по Парижу – зима уже окончательно позади – и замечаю огромное количество мужчин, катящих перед собой детские коляски. Они идут, опираясь на них, словно на костыли. И я говорю себе: «Смотри-ка, а может быть, это Николя…» В парке гуляют три женщины с маленькими детьми. Они сидят на лавочках, задумчивые, усталые… И я говорю себе: «Полин…» Это герои своего времени, и все они одиноки.
Я в последний раз вспоминаю первую речь Робера Шумана, в которой он впервые произносит слово «примирение». Есть и другой путь, он называется: прощение. И я спрашиваю себя, почему Полин и Николя, чьи проступки так ничтожны, на это неспособны. Без прощения обида и злость берут их в свои каменные объятия, и они больше не могут соединиться: легкость Николя превращается для Полин в предательство, так же как ее влюбленность и ожидания становятся для него западней. Она не понимает его страха быть изолированным от мира, а он не чувствует ее страха остаться одной. Ни разу они не пытаются увидеть истинное лицо друг друга и не делают ни одного шага навстречу. Ни слова, ни жеста – ничего, что называют заботой. А именно этому, между тем, нас учит история. Череда смертей, страдания и боль… Я думаю о Германии и Франции, о годах войны, сокрушавших нас. Потом наступает удивительный момент, когда посреди еще дымящихся пожарищ, залитых кровью, находится кто-то, способный протянуть другому руку. Этот человек герой. Он нашел силы преодолеть себя. Проявил удивительную способность прощать. И внезапно посреди колясочек и пустых скамеек эта способность кажется мне самым потрясающим человеческим качеством.
Но я уже не очень хорошо понимаю, о чем рассказываю. Образы больше не выстраиваются четко в моей голове, они наслаиваются друг на друга, и в конце концов звучит нечто вроде какой-то странной симфонии, ни темп которой, ни финальная тема больше от меня не зависят. Образы же – вот они: я вижу Робера Шумана, произносящего свою речь в защиту мира, я вижу, как Миттеран пожимает руку Колю в Вердене, я вижу Ионеско, сочиняющего последнее письмо папе римскому, и Чорана, с его сточной канавой[6]. Я вижу Андре Бретона, который улыбается молоденькой девушке, и Викторию, раздевающуюся в гостиничном номере. Я вижу Мишеля Лейриса, склонившегося над письменным столом, и Бетховена, умирающего в одиночестве.
