Книга Война за империю - Евгений Белаш

Она никогда не была мужененавистницей, но … очень уж тяжело дался декабрь. Последний месяц уходящего, сорок третьего года, буквально выпил без остатка силы, телесные и душевные. Вцепился, как сказочный упырь, не желая выпускать из удушающих объятий, методично высасывал силы и волю к жизни.

Все шло не так, валилось из рук, словно в течение года бог неудач кропотливо складывал в мешок все возможные беды, чтобы затем щедро опорожнить его на семью Коноваловых. Заболел Аркаша, не тяжело, но вялотекущая простуда сопротивлялась медицине, как топкое болото пешеходу — вроде поддается, но и отпускать не собирается. На работе прибавилось забот — традиционно в преддверии праздника пошел вал несчастных случаев. И наконец, перед самой получкой, как с неба свалился новый государственный военный заем, конечно же, сугубо добровольный и съевший почти четверть зарплаты, считая с премией по итогам года.

Поэтому к зимнему празднику маленький семейный корабль Коноваловых подошел с большой финансовой пробоиной и приспущенными флагами надежды. Окончательно Наталью добил поход по рынкам и магазинам в поисках чего-нибудь для праздничного ужина. Из-за предельной загруженности на службе она упустила возможность запастись необходимыми ингредиентами заранее и теперь капитулировала перед очередями и ценами, обратно пропорциональными друг другу.

Не сказать, чтобы встреча Нового Года сулила полный провал, что-то удалось сымпровизировать, но…

В этом многозначительном 'но' для женщины сконцентрировались все неудачи и беды, которые ей пришлось стоически превозмогать. Наталья чувствовала себя капитаном, вынужденным создавать видимость благополучия на тонущем судне, чтобы пассажиры не паниковали. Она преисполнилась решимости ни в коем случае не показывать упадок настроения Аркаше, но, похоже, Наталья оказалась неумелым лжецом.

Сын всячески старался показать, что все в порядке, мать старалась показать, что она не замечает этого и все действительно в порядке. В итоге на квартирку Коноваловых будто набросили полог, сотканный из удушливой паутины.

Словно для пущего контраста, из-за стены послышалось негромкое пение. Это гуляли Шанов с гостями. Впрочем, 'гуляли' — слишком громко сказано. Коноваловы привыкли, что их сосед живет нелюдимым угрюмым букой и как-то заведомо предполагалось, что праздники у него такие же. Но к вечеру Шанова неожиданно посетили два гостя — пожилой русский и достаточно молодой немец. Старик был благообразен и сухощав, как древнее дерево, которое давно растеряло все листья, согнулось под тяжестью лет, но привычно противостоит непогоде и природе. Говорил он очень тихо и как-то особенно правильно, чуть витиевато, как литератор минувшего века. А немец, наоборот, дышал здоровьем и силой, встряхивал мощной гривой вопиюще длинных светло-желтых волос и громогласно изъяснялся на скверном русском.

Троица закрылась у Шанова и, судя по звукам, культурно гуляла. Изредка пели, попеременно на русском и немецком, временами звенели стаканами, но спокойно, без хмельного разгула.

В восемь часов вечера Коноваловы сели ужинать. Под большой еловой веткой стояла кастрюлька с вареной картошкой, к ней примостилась сковородка с разогретой американской тушенкой, рядом салатник с пригоршней конфет.

В дверь негромко постучали, Аркадий побежал открывать. На пороге возник Шанов, в форменных брюках, подпоясанный ремнем и в светлой рубашке.

— И еще раз добрый вечер, — он поздоровался, как обычно, сдержанно и негромко, внимательно оглядывая все вокруг чуть исподлобья. — Извините… не найдется ли у вас коробка спичек? Мои закончились, а Гуггенхайм курит.

Шанов по-своему истолковал выражение лица Натальи и добавил:

— Но он будет курить только на кухне и в пепельницу. Если дым мешает, то на лестничной площадке.

— Нет… нет… если в пепельницу… — замешалась она. — Сейчас, я найду.

Получив желаемое, Шанов коротко поблагодарил и еще раз внимательно взглянул на женщину. Его взгляд лучом радара скользнул по комнате, отмечая скудость убранства на столе, единственную еловую лапу в банке с водой, грустное лицо Аркадия. На мгновение показалось, что сейчас он что-то скажет, но после секундной заминки Шанов молча вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Наталья сложила руки, ладонь к ладони и на мгновение замерла, лицом к двери, спиной к столу. Пренебрежение соседа, который даже не поздравил с праздником, задело больше всего, и легло последней гирькой на весы, отмеряющие печаль. Непрошеная слезинка повисла на реснице. Больше всего женщине сейчас хотелось сесть прямо на чисто вымытый пол и разрыдаться в голос. Но немыслимым усилием воли она сдержалась. Как солдат, поднимающийся в атаку, Наталья собрала в кулак всю волю и стерла с лица гримасу разочарования, высушила набегающие слезы. Гордо выпрямившись, она повернулась к сыну, надев — буквально пришив — на лицо улыбку.

И стук в дверь повторился снова.

Только теперь визитеров оказалось трое.

По контрасту, бок о бок, Шанов и блондинистый немец казались почти гротескной парой — один среднего роста, другой высокий, под два метра. За ними стоял, поглаживая седую бородку, старик с видом доброго дедушки Мороза. Шанов определенно чувствовал себя не в своей тарелке, но, судя по всему, не столько от смущения, сколько от непривычки к тому, что собирался сделать. Блондин улыбался во весь рот, искренне и по-доброму веселясь.

— Это… Ну, в общем… — начал Шанов и окончательно стушевался. Картина вышла настолько несообразной и непохожей на знакомого ранее офицера, что Наталья невольно улыбнулась, но сразу же приняла серьезный и ожидающий вид. Немец оскалился еще шире, хотя это и казалось невозможным, а в глазах седого старика запрыгали веселые хитрые чертики.

Шанов нервно двинул плечами, будто собирался повернуться к товарищам и просить их поддержки. Но задавил проявление душевной слабости и решительно, на одном дыхании выговорил:

— В общем, не присоединитесь ли к нам? Вместе будет веселее.

* * *

Густая, вязкая даже на вид струйка пролилась в бокал, как патока или густой сироп. Напиток, похожий на светлый мед, наполнил один бокал, затем другой. Электрический свет от низко подвешенной люстры заискрился в вине так, что на миг показалось, будто в сосудах плещется жидкое золото.

— Токай…

Сказав это, Хейман поднял бокал на свет и покрутил его, наслаждаясь игрой света на резных хрустальных боках.

— Да, — Шетцинг закрыл бутылку и поставил на стол, подальше, чтобы не мешала.

Премьер-министр Германской Социальной Республики и начальник Генерального Штаба Ротмахта чокнулись, степенно и со значением, будто подводя этим движением итоги уходящего года. Не спеша пригубили вино.

Вдалеке небо полыхало огнем салютов — Марксштадт гулял, провожая уходящий и приветствуя новый год. Хотя у немцев Рождество оставалось гораздо популярнее, но и этот день так же удостоился доли внимания и праздничного настроения. Кто-то ворчал, что это мода, перенятая у русских, которые наоборот, не жаловали рождество. А кто-то просто радовался поводу повеселиться от души. Впрочем, здесь, в загородной резиденции премьер-министра, было тихо и спокойно.