Книга Завтра я всегда бывала львом - Архильд Лаувенг

Руки мне завели за спину, и зачем-то заломили вверх, вместо того, чтобы опустить их вниз. Мне это не понравилось. Я села на пол и коленями прижала к себе плюшевого мишку, ведь я не могла взять его в руки, и мне было страшно одиноко. Они смеялись надо мной, говорили, что я жалкая, убогая дура, и требовали, чтобы я перестала ребячиться. Ответить на это было нечего. Я сидела на полу, зажав коленями мишку, а надо мной высились полицейские в форме. Они были правы. Я чувствовала себя глупой и жалкой, но вряд ли нужно было это говорить. Я и сама это знала. Они сказали, что я уже вышла из того возраста, когда можно играть с мишкой. И это было правдой. Они сказали, что они тут главные, а я должна делать, что мне прикажут. И это тоже было верно. Они были полицейскими, я же — недееспособной пациенткой, у которой руки были скованы за спиной, и я даже не могла вытереть слезы.

Они сказали, что могут отнять у меня мишку. И это, конечно, тоже было верно, что они и доказали, выполнив свою угрозу. Они выхватили у меня игрушку и кинули ее в корзину для бумаг. Они сказали, что если я не успокоюсь и не замолчу, они выкинут мишку в окно, и я его больше никогда не увижу. Я плакала и умоляла их не делать этого. Они рассмеялись. Я ползком подобралась к корзине и попыталась достать оттуда мишку. Это было не просто, так как руки у меня были вздернуты высоко за спиной. Наверное, у меня был очень дурацкий вид, потому что они все время хохотали. Два раза, когда мне уже почти удавалось достать мишку, они отпихивали меня носком сапога, я падала и снова принималась за свое. Я разбросала по полу бумагу из корзины, и они заставили меня прибрать за собой губами. Но, в конце концов, я достала мишку, и они не стали его у меня отнимать. Я держала его за спиной скованными руками.

Когда врач вернулся и сказал, что документы готовы, они велели мне подняться с пола. Они не помогли мне встать, но на этот раз в присутствии врача не смеялись. Я ничего не сказала. В машине у них была большая немецкая овчарка. Она сидела в клетке за задним сиденьем, но лаяла всю дорогу до больницы. Они не пристегнули меня ремнем безопасности, а я ничего не посмела сказать, хотя мне было очень неудобно ехать непристегнутой со скованными за спиной руками. Разумеется, никто меня не придерживал, но, по крайней мере, они перестали меня высмеивать. Никто не разговаривал, и только собака громко лаяла. Из окна я увидела несколько праздничных костров.

Прошло много, много лет, прежде чем я обрела достаточную уверенность в себе для того, чтобы рассказать этот эпизод. Я это делаю не потому, что считаю, будто такое поведение характерно для полиции. По своему опыту я знаю, что это не так. Однако этот случай нельзя назвать исключительным.

В стенах психиатрического отделения практикуется иногда принудительное лечение. Я и в этом случае считаю, что тут важнее не «что», а «как». Мне не раз угрожали, что меня привяжут ремнями: «Если ты не будешь вести себя как следует, то…». По моим впечатлениям, это было малоприятно. Правда, со временем, после того как я несколько раз испытала это на себе и познакомилась с тем, как это бывает, я уже перестала так сильно бояться этой угрозы. Но вначале, в первый раз, я была перепугана до смерти. В мою комнату, рядом с моей обычной кроватью, поставили специальную кровать с ремнями, чтобы «на всякий случай» она была наготове, и так она простояла несколько дней. Я так боялась, что ночью не могла спать, а постоянная угроза: «Веди себя хорошо, а иначе…» нисколько не улучшала дела. Тогда меня это пугало, теперь я думаю, что это было глупо. Ведь привязывание к кровати — это сильнодействующая медицинская процедура, которая иногда бывает необходима для того, чтобы не дать пациенту нанести повреждения самим себе или другим людям. Я понимаю, что иногда без нее не обойтись, но нельзя использовать ее как угрозу.

Связывание пациентов — не наказание, и нельзя делать из него наказание, это метод, который может использоваться в тех случаях, когда это необходимо по медицинским показаниям. И при таком использовании в нем нет ничего плохого. Ведь нанесенный себе вред очень неприятен, и утрата контроля над собою — вещь очень болезненная, поэтому порой человек чувствует себя в большей безопасности, когда он связан ремнями. Разумеется, это неприятно, но я, по крайней мере, знала, что не смогу себе ничего повредить, и ответственность за это была с меня снята. Кроме того, лучше, когда тебя удерживают ремни, а не человеческие руки, и в этом случае уменьшается опасность сделать что-то не так или причинить боль. При первых попытках я энергично оборонялась, когда меня привязывали к кровати, впоследствии стала очень быстро успокаиваться.

Я знала, что у меня нет выбора, знала, что не смогу развязать ремни, и мои голоса быстро успокаивались, как всегда, когда я чувствовала себя в безопасности. Я лучше чувствовала себя, когда санитарки накрывали меня периной или одеялом, то есть когда я не оставалась открытой и беззащитной. Кроме того, мне нужно было, чтобы они оставались со мной в комнате, так, чтобы я все время могла их видеть, иначе мне становилось страшно, ведь сама я не могла защититься ни от чего. Еще лучше, если рядом оставалась дружелюбная сиделка, с которой время от времени можно было поговорить, и уж совсем хорошо, если она скажет, что я могу пожаловаться ей, если почувствую что-то не так. Не помню, чтобы я хоть раз о чем-либо попросила, но когда я знала, что всегда могу обратиться к ней с просьбой, это придавало мне уверенность, и я чувствовала себя в большей безопасности.

Принуждение иногда проявляется и в более оригинальных способах, хотя я и не уверена в том, что они вполне законны. В одном отделении, где мне вообще было нехорошо, со мной возникла проблема, выражавшаяся в склонности к побегам. Хотя за мной было не так уж много провинностей, однако несколько раз все же происходили такие неприятные эпизоды, и я понимаю, что с этим нужно было что-то делать, чтобы не допустить новых. И здесь решили эту проблемы тем, что вообще перестали меня выпускать. С одной стороны, это было, конечно, очень эффективным способом, но, с другой стороны, они даже не пытались выяснить, не стала ли я более надежна в своем поведении. Этот способ не вырабатывал у меня новых навыков, и в моем состоянии не могло появиться никакого прогресса, а, напротив, я становилась только еще более неуправляемой и склонной к побегам. Это происходило в то время, когда в Румынии был свергнут Чаушеску, и я узнала из газет, что его сын жалуется, что в тюрьме его выводят на прогулку только на один час в день.

Я была бы довольна, если бы меня выпускали на один час в неделю, лишь бы можно было снова почувствовать солнце и дождик и побыть среди людей. Наконец, мое долгое затворничество само по себе стало проблемой, и когда со времени моего последнего выхода на воздух минул год, у начальства нашего отделения, вероятно, возникла мысль, что нельзя так долго держать человека без свежего воздуха. Тогда было решено предоставить решение этого вопроса на мое усмотрение, предложив мне гулять, но только на поводке. Я дала представителям персонала какую-то сумму из моих карманных денег, и они купили для меня крепкий кожаный собачий поводок.

Поводок закрепили у меня на талии под брюками, другой конец санитарка надела себе на руку так, как обычно делают, когда водят на прогулку собаку. В таком виде мы пошли на прогулку. Как уже говорилось, это делалось по моему добровольному согласию. Никто не заставлял меня носить поводок, и я в любой момент могла отказаться от прогулки. Но тогда я осталась бы в четырех стенах. А я уже больше года никуда не выходила. На дворе стояла весна, и было так чудесно ощутить солнце и ветер и увидеть людей, и цветы, и вообще белый свет, которого я так давно не видела. Поэтому на предложение погулять я, как правило, отвечала согласием. Обычно мы гуляли поблизости от нашего отделения, но иногда выбирались и подальше. Я ездила в Осло, ходила по улице Карла Юхана, побывала в кино. На поводке. Поводок мне, конечно, не был приятен, но зато нравилось гулять. И хотя поводок никак не помогал решать психотерапевтические задачи и нисколько не способствовал повышению моей самооценки и улучшению психического здоровья, я все же получала пользу от того, что могла посмотреть на окружающий мир.