Книга Высший пилотаж - Елена Ласкарева

Нет! Ради них двоих.

…Еще со вчерашнего вечера Антон Белецкий украдкой поглядывал на окошки крайнего дома: не загорится ли там свет, не приехала ли еще Маша.

Эта девушка давно уже задела его за живое. При виде ее он начинал дрожать самой настоящей крупной дрожью, которую не так-то легко было унять. Это удавалось лишь одним способом: начать Машу обижать. Именно так мальчишка-первоклассник дергает за косы девочку, которая ему нравится.

Вначале они общались вполне мирно и даже дружно. Его восхищали Машины логичные и немного наивные суждения. Но он не верил в их искренность. Считал искусственным, безошибочно выбранным и блистательно отработанным приемом. Маской, при помощи которой Марии удается отличаться от остальных женщин.

Однажды, например, он привез с собой незаконченную диссертацию, чтобы поработать над ней на досуге.

Машин взгляд случайно упал на рукопись, выхватил какой-то абзац о клеточном строении древнейших хвощей и папоротников, и она тут же попросила разрешения прочесть всю работу.

— Браво! — хотелось тогда воскликнуть Антону. За этой просьбой он увидел только одно: женщина нашла оригинальный способ предложить себя мужчине. Не впрямую, а косвенно. И он стал ждать продолжения.

Маша же его ожидания разметала в пух и прах. Она уселась в его гамак, отгородившись от мира своими толстыми очками, и действительно углубилась в научный труд. Да с каким воодушевлением!

Он наблюдал, ждал.

Вот девушка подняла голову и задала ему какой-то весьма уместный вопрос об особенностях плазматической мембраны в системе размножения растительных организмов.

Антон торжествовал. Он понял это как сигнал к старту любовной игры. И тут же резко стартовал с азартом и уверенностью опытного игрока.

Маша была удивлена, расстроена, разгневана! Она недвусмысленно дала ему понять, что это был фальстарт.

Но кроме того, она действительно была огорчена тем, что ей не дали дочитать диссертацию до конца.

Белецкий же опять-таки трактовал это по-своему: искусница просто ловко оттягивает момент непосредственного контакта, чтобы посильнее разжечь в мужчине огонь желания.

И вновь ему хотелось аплодировать: «Браво! Брависсимо! Ты гораздо умнее всех этих дурочек, которые бегут на первый же мужской свист, как собачонки!»

Но время шло, а мучительница-кокетка, какою он считал Марию, все не подпускала его к себе.

Это стало казаться Белецкому нечестным, незаконным. К отношениям полов он подходил как биолог: просто, цинично и без всякой романтической чепухи. Считал, что такие понятия, как любовь, нежность, преданность и так далее, выдуманы людьми лишь для того, чтобы скрасить однообразие вечно повторяющегося процесса.

И тогда он начал злиться. Решил заполучить непокорную самку любой ценой: как самец он имел на это право! Так рассуждал Антон Белецкий и однажды сделал попытку овладеть Машей силой.

Она вырвалась и убежала. Больше всего его задело то, что лицо ее тогда выражало не страх, не возбуждение, не мольбу о пощаде, а отвращение, брезгливость и даже… жалость.

А жалость, по его разумению, тоже была выдумана поэтами. Генетически она не присуща ни одному биологическому виду.

Выходило, что Мария снова притворяется!

После этого они не общались вплоть до прошлого уик-энда, когда она вдруг ворвалась в его дом, окутанная прозрачной пленкой.

А потом… О, потом они бежали с ней под ливнем, и он чувствовал ее тело совсем рядом.

А чуть позже она села к нему на колени, и он совсем уж было заполучил то, к чему давно стремился… Но тут, черт побери, вмешался другой самец, раненый и от этого еще более агрессивный, как подстреленный лев.

Но ту особь мужского пола, к счастью, вскоре транспортировали куда-то на вертолете — видимо, далеко, иначе воспользовались бы обычным транспортом.

Зато в тот вечер Антон Белецкий видел Машино волнение по отношению к раненому, и это убедило его в собственной правоте: соседка лишь лицемерила, притворяясь, что ей не нужен мужчина, на самом деле она очень даже сексуально возбудима.

А значит, все же есть шанс завоевать ее. И этот шанс непременно надо использовать…

Обо всем этом размышлял Антон Белецкий, пригревшись на солнышке в своем любимом гамаке. На него накатила легкая дремота, и он перестал следить за Машиным участком: видимо, сегодня соседка так и не явится. Ведь дело уже близится к полудню.

Мужской голос, раздавшийся над самым ухом, заставил его вздрогнуть.

— Добрый день, Антон. Не помешал?

Прямо над Белецким стоял тот злополучный самец, воспоминания о котором не несли в себе ничего приятного. Антону даже показалось, что вновь заныли те интимные участки тела, куда незваный гость неделю назад нанес ему удары.

— Помешал, — проскрипел биолог, весь сжавшись. Словно боялся, что его вновь будут бить или применят к нему «простейший» борцовский прием — зажим. Тем более что визитер выглядел совершенно выздоровевшим.

— Я ведь правильно запомнил — вас зовут Антон?

— Угу. А вы — тезка Иоанна Грозного.

— Верно. Только не Васильевич, а Алексеевич.

— Ну и зачем пожаловал, Алексеевич?

— Визит вежливости. Я ведь обязан жизнью вашей соседке. И вам.

— Мне? Возможно. Зато я обязан вам целой неделей больничного листа.

— Да ну! — Иоанн сделал вид, что не понимает, о чем речь. — Простудились, когда под дождем бежали через огороды?

— Слушай, Алексеевич. Тебе что надо от меня? Шел бы восвояси. Не вызываешь ты у меня светлых дружеских чувств, честное слово.

Соколов усмехнулся:

— Верю. Ты у меня в общем-то тоже.

— И помощи я тебе на самом деле никакой не оказал. Так, поглядел — и все.

— Может, сейчас окажешь?

Оба были рады, что не приходится рассыпаться друг перед другом в лживых любезностях. Даже Белецкому, а Иоанну тем более, разговаривать напрямик было сподручнее. Взаимная неприязнь слишком бросалась в глаза. Так зачем же пытаться скрыть ее? Все равно бесполезно.

— Ну так чем тебе помочь?

— Мне нужен адрес Марии Колосовой.

— А! — Белецкий захихикал. — И ты попался на удочку этой стервочки? Солидарен и сочувствую.

— Но-но!

— А ты не больно петушись! Я-то знаком с ней давно. Она из кого хочешь душу вынет, ноги об нее вытрет, а потом за ненадобностью в унитазик и спустит.

— Не всякая душа пройдет в канализацию.

— Как поэтично! Но, по-моему, в растоптанном виде — каждая.

— Так где она живет?

— В Москве, естественно.

— Адрес?