Книга Наши все тридцать - Наталья Даган
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда это ощущение достигло апогея, я легла на песок и посмотрела в небо. В небе лениво кружили жирные чайки. Я закрыла глаза. Многих людей и события я вспоминаю с теплым чувством, а события того времени вспоминаю с трепетом.
Но как все это странно, думала я. Любови, страстищи, совпадения. Как странно, что они приходят и уходят, пожарным заревом напалма тая на рассвете новых дней. И как странно, что мы так сильно страдаем, когда бушует это пламя, а потом еще сильнее страдаем, когда заново – и, кажется, бесконечно – его ждем.
Хитро плетет судьба свои узоры, скрепляя нити жизней встречами и совпадениями. Чему-то, видимо, пытается нас научить.
«Так к чему же была эта сегодняшняя встреча, – думала я, – внезапная, спустя десять лет?»
Я знала к чему: есть вещи, против которых время бессильно. Эти вещи внутри нас. Даже теперь, спустя столько лет после того, как в последний раз его видела, я враз и очень сильно захотела найти его.
Я захотела этого так же сильно, как когда-то очень сильно объект моей давнишней, светлой любови, предшествовавшей тем страстям черной весны, – хотя бы издалека увидеть. Тот герой, моя настоящая вторая половина, был спасительным огнем путеводного костра в сумеречной полосе трудных дней. Он был моя светлая половина… Так же как бойфренд был моей половиной темной. Чтобы понять эту простую истину, у меня ушло больше десятка лет. Но, кажется, я успела, уложилась в срок: обладать таким знанием в тридцать – это немало.
И все-таки, и все-таки… Я лежала на песке с закрытыми глазами, жаркая желтая темнота томила изнанки век, изредка докатывалась до ног ленивая прибойная волна, но только одна мысль бродила в моей голове: найти его снова.
Но вот что помешает мне, поняла я: то же самое время. Годы. С невольной усмешкой я подумала о том, что, если найду объект своей страстищи обрюзгшим, лысым и семейным (а лысым я вполне могу его найти, потому как уже в юности у него были лобные залысины), меня ждет разочарование. Лучше я буду помнить его, как он любил говорить про себя, «молодым орлом». Если же меня не ждет разочарование, каким бы я его ни нашла, это означает, что ничего не изменилось и он для меня по-прежнему то же, что героин для наркомана. Плохо и то и другое. Потому что в любом случае он уже предпочел меня другим женщинам и другой жизни. Что же касается объекта моей светлой любви, то его я не смогу найти по совершенно иной и абсолютно прозрачной причине: следы его навсегда затеряны в смутном времени на разломе эпох, в наши неспокойные 90-е годы, когда, однажды уехав по делу из дома, улетев в краткосрочную командировку на несколько дней, он никогда больше не вернулся, и никто не смог сказать точно, что случилось.
Дела давно минувших дней, минувших в прошлом веке, в прошлом тысячелетии. Преданья старины глубокой.
Теперь я танцую танго, и мой учитель ругает меня, потому что мысли мои далеко. Мне тридцать, и у меня теперь совершенно другая жизнь. У меня хобби, и спорт, и прекрасные латиноамериканские танцы. У меня – невесты по второму разу, которым расскажу о новом увлечении, как только вернусь. И не только об этом. Нам всегда есть о чем поговорить, и с годами темы не иссякают.
Все эти мысли возвращают меня на землю.
С особой остротой я чувствую вдруг запах кипарисов и роз, я слышу брутальные такты танго, льющиеся на манер ретро, с хрипотцой, из динамиков обшарпанного пластмассового магнитофона, поставленного неподалеку на парапет. Без запинки преодолев третий шаг, словив краем глаза улыбку партнера, я думаю о том, что в этом веке и в этом тысячелетии чувствую себя гораздо лучше, чем в прошлом. И что настоящее достижение моих тридцати, моего странного среднего возраста – немного тревожного, немного ожидательного, апокалиптичного и оптимистичного одновременно, – это то, что мне удалось влюбиться в жизнь. И эта любовь оказалась ответна.
«Другие истории» – особая часть этой книги. Бывает, собеседник или рассказчик делает паузу на самом, казалось бы, интересном месте и вдруг чуть отрешенно произносит «но это уже совершенно другая история».
В других историях спрятано самое сокровенное. Причем редкие разновидности сокровенного: граничащего со смешным, с печальным, с поучительным, с патетическим, со всем вместе или с каждым в отдельности. Другие истории – как набоковские «Другие берега». Они другие. Немножко похожи на сплетни. Чуть-чуть веселы и чуть-чуть нелепы. Слегка балагурны. Несомненно, правдивы. Ненавязчивы, а потому в повторении легки.
И, как и прежде, в них участвуют и их создают не герои, но – люди. А потому некоторые из историй написаны здесь не от первого, а от третьего лица, да простит мне читатель эту перемену. Ведь главное – создать настроение «других берегов», не правда ли? А будем ли мы называть героя «я» или «он/она», не так уж и важно.
На днях мне позвонила одна моя приятельница. Мы обсуждали мужчинок всяко-разно, наши дела и погоду. Моя приятельница между прочим рассказала потрясающую историю про Дэвида Копперфильда.
Практика показывает, что наименование такой редкой нынче профессии, как «факир», не случайно имеет созвучие с английским глаголом «fuck». Факиры – народ особенный, они имеют несколько видовых признаков, сильно (и выгодно) отличающих их от прочих представителей мужскага пола.
Во-первых, зрение. У факиров очень хорошее зрение.
Так, подруга моей приятельницы, счастливо пребывающая в замужестве за американским подданным и проживающая в Вашингтоне, пошла как-то вместе со своим благоверным на копперфильдовское шоу. Собственно, идти она туда никак не хотела, но муж настоял.
И вот, сидя в каком-то там одиннадцатом ряду в зале, она наблюдала Дэвида во всем блеске.
Когда настало время выбирать ассистенток из зала, Копперфильду вынесли на сцену корзинку с огурцами, которые он должен был раскидать по залу предположительно в хаотическом порядке. Тот, кто ловил огурец, шел на сцену помогать Копперфильду. Однако великий американский маг открыл прицельный обстрел огурцами именно по одиннадцатому ряду, где скромно сидела красивая русская женщина, счастливо пребывающая в американском замужестве. Женщина (а звали ее Олеся) уклонялась от огурцов как могла, и в итоге призовой огурец словил сидящий впереди нее мужчина. Копперфильд взял тогда микрофон и попросил мужчину передать огурец девушке сзади. Обескураженная Олеся вынуждена была принять овощной фаллический символ и идти помогать великому магу на сцену. В числе прочих, конечно, вышли и другие девушки, примерно с десяток. Все они, и Олеся тоже, приняли участие в великом и таинственном Шоу.
По окончании его одна из штатных копперфильдовских ассистенток, в убийственно сексуальном костюме, аккуратно вывела Олесю за кулисы и спросила, кто тот мужчина, с которым Олеся пришла на шоу, это ее муж? «Да, – ответила скромная русская женщина, не готовая променять надежного мужа-янки на все еврейские чудеса мира, – это мой муж».
