Книга Чудовище - Ярослав Астахов

«Простая и безобидная , как я думал!..» У Альфия из глаз текли слезы. И воздеваемые руки тряслись, и вообще учитель имел вид жалкий, вид изможденный столь, что невозможно было не верить искренности его раскаяния.

Не скрыл от представителя власти Альфий и своего образования программиста. Рассказывал инспектору о выполненной некогда разработке, которая должна была совершить революцию в сфере транспорта.

«Основу моего изобретения представляла, вы понимаете ли, программа, способная обеспечить бесперебойное механическое движенье по сколь угодно пересеченной местности! Наличие такой программы дает возможность создания универсального вездехода – шагающей машины о шести шарнирных ногах!»

И математик плаксиво жаловался, что этою разработкой, отнявшей у него бездну как интеллектуальных, так и эмоциональных сил, не заинтересовалось ни одно ведомство, ни военное, ни гражданское… И принимался бормотать о своей обиде на «всякие министерства». И сразу же вслед за тем снова ругать себя, размазывая по небритому лицу слезы. И хлюпал раскрасневшимся носом. И время от времени высмаркивался энергично, сопровождая это жестом отчаяния, в слипшийся и грязный платок. И вскидывал обе руки: «Соблазн изобретателя применить хоть как-то отвергнутое!..»

Инспектор пытался вникнуть. Он честно заставлял себя совершать умственные усилия. Однако витиеватое повествование математика несло для него слишком уж много нового. И он был совершенно обескуражен.

И в довершение перед внутренним взором блюстителя пошли вдруг, неостановимым потоком, какие-то механизмы. Шагающие насекомоподобные вездеходы. Военные и гражданские. Они преодолевали сходу любую, разнообразной сложности, пересеченную местность…

Виденье вызывало тоску. И было неотвязно прилипчивым.

Инспектор не пытался обмануть себя мыслью, что будто это – результат его служебного рвения. Побочное следствие усилия разобраться в деле, попытки сосредоточиться на проблеме… Нет. Блюститель был реалист, и думы его по поводу неотвязывающегося видения принимали характер безнадежно-самокритический.

– Я лишь хотел пошутить , – закатывая глаза, выл Альфий. – Забавы ради чуточку пощекотать нервы друга… единственного! душевно самого близкого мне здесь человека! Чтоб только его развлечь! А то – вот спросите всех – он что-то все последнее время был очень мрачен. Я радовался, представляя себе, как мы будем после вместе смеяться…

– Хотите знать, как все было? – в очередной раз высморкавшись, произнес Альфий. – Все совершалось проще простого! Я просто то запускал, то выключал эту мою программу для вездехода , шагающего, через дистанционный пульт… Ужас! Ведь это невозможно было себе представить , что этакая штучка способна… убивать – такая простенькая игрушечка!

И в этом месте повествования Альфий разрыдался наиболее бурно. И после он продолжал, временно несколько успокоившись:

– Пустой хитиновый панцирь и в нем антенны! и несколько микросхем! и скляночка с физраствором, способным временно реанимировать мышцы членистоногого. Что еще? Лишь очень слабый аккумулятор, чтобы они сокращались от тока, мышцы, как если бы это нерв посылал сигнал… Конечно, я был абсолютно уверен: застану моего друга на следующее утро всего-то заинтригованным … Ну, может быть, в крайнем случае лишь слегка испуганным … А нашел – … О! А-а-о! Пойдемте же со мною скорей, я не могу это больше вынести! Скорее б вы посмотрели сами и все увидели! Ведь совесть исказнила меня… я – убийца! Я требую для себя высшей меры ! Мне нет прощения…

И вправду было не просто выдержать зрелище, которое инспектору открылось и понятым, когда они вошли в дом художника. Беленый потолок, забрызганный кровью. Видимо, ударила струей вверх из развороченного клешнею горла. Потеки также на стенах, и она заливала пол. И тело, скорчившееся и так и остановившееся в предсмертных судорогах. И выглядел убитый запутавшимся в штангообразных ногах чудовища. И нависала над широкой раной клешня, тяжелая, вывернутая под прямым углом, и напоминала кривой кинжал. Хитиновые выступы не позволили выпростаться до конца из разорванных тканей трупа. И черная гудящая туча медленно взошла к потолку. И в этот миг показалось вошедшим вдруг: чудовище оживает …

Один из понятых неумело – слева направо – перекрестился. Другой, неожиданно высоким голосом крикнув что-то на местном языке, развернулся и вылетел, не разбирая пути, на воздух. И даже участковый инспектор не смог поведением своим изобразить абсолютный профессионализм. Хотя уж он-то, наверное, видал виды. Сержант откровенно вытащил из планшета фляжку и, крякнув, сделал, чуть отвернувшись в угол, несколько глубоких глотков.

Учитель вдруг засмеялся. Сначала это был совсем тихий смех, но вскоре Альфий просто зашелся, вздрагивая, каким-то булькающим и разрывным хохотом. С ним приключилась истерика, надо полагать. Так, по крайней мере, полагал оставшийся понятой, вероятно. Потому что поглядывал на математика сочувственно, будучи сам весьма не далек от срыва.

А между пароксизмами смеха с губ Альфия слетали слова: «Кумир!.. Сальери на твоих похоронах!.. Ах-ах, Кумир…» И в дергающийся его рот тупо, наклонив голову, смотрел участковый. И взгляд его все более терял сфокусированность, и голова представителя закона вдруг начала непроизвольно вздрагивать в такт бессмысленным, как это представлялось ему, словам…

12

Невероятное это дело закончилось, как ни странно, почти ничем. Учитель был арестован, конечно, «сидел под следствием». Произошло судебное разбирательство… Да только присуждена была Альфию отнюдь не «высшая мера», о коей он умолял так слезно. Лишь несколько лет условно . «Учитывая добровольную явку с повинной, факт искреннего раскаяния и отсутствие злого умысла».

Он был хроническим неудачником, видимо, этот Альфий! Отказы выпадали во всем, о чем бы ни просил власть.

В селении поговаривали: не чистосердечное признание помогло, а сумма, собранная для судейских толпой знакомых его и родственников, словно из-под земли взявшихся. Но поговаривали не в полный голос. Украдкой… С чего бы так? Ведь математика в селении недолюбливали, а зато ценили высоко сплетни.

А это было местное мракобесие , поименовал бы наш просвещенный век. На самом деле преподавателя ведь не только, что недолюбливали. Сказать по правде, иные не на шутку его боялись. Причина же была вот какая. Простые люди, у которых Альфий учил детей, со временем хорошо почувствовали его душу. Своеобразный это был педагог. Недобрый он был и странный и… еще что-то . И это вот ощущение, смутное по уму, но ясное вполне в сердце, и выразили на свой манер. Кто-то обронил слово: черный колдун . Его немедленно подхватил весь поселок. И в этой быстроте, как ни в чем, проявилась определенность мнения.

И вкладывали не такой смысл, который разумеет клише «злой волшебник» телевизионных сказок. Конечно же, не такой. Люди перешептывались опасливо: этот хромой – всамделешний, настоящий ведьмак! Лживый и беспощадный.