Книга Песни мертвых детей - Тоби Литт

У бабушки с дедушкой были телефоны Эндрю, Питера и Пола, записанные все в одном месте.

— А еще его сестра, — сообщил дедушка. — Но она уже шесть недель в Баден-Бадене.

— Тогда с ней все будет в порядке, — сказал доктор.

Санитар «скорой» воткнул мне в руку иголку, от которой тянулась трубочка к прозрачной бутылочке.

Я был вылитый мертвец: такой же серый, как и одеяла, в которые меня плотно закутали.

20

«Скорая» тронулась в путь, а дедушка с бабушкой смотрели ей вслед, пока она ехала по Коровьему проулку.

Доктор от нас позвонил остальным. Эндрю с Полом были в Стриженцах. Питер ушел к себе.

Думаю, водитель «скорой» знал, что я умираю. Он включил сирену, но, поскольку дороги были пусты, выключил, и большую часть пути мы ехали в тишине.

21

Мы приехали в мидфордскую больницу. Меня прямиком отвезли в отделение неотложной помощи, в инфекционную палату.

Сотрудники «скорой» пошли делать себе прививки.

Другие врачи измерили мне температуру, прослушали грудь, потрогали виски, покачали головой.

В ситуации вроде моей они мало что могли сделать. Слишком поздно.

Где-то через час, около девяти, приехали бабушка с дедушкой. Загоняя машину на стоянку, они поцарапали чей-то автомобиль, и им пришлось сходить за ручкой и бумагой, чтобы оставить пострадавшим записку.

Они стояли в коридоре и смотрели на меня через большое окно. Бабушка плакала, а у дедушки глаза влажно блестели. И в них мокрилось что-то навроде чувства вины.

— Что же мы наделали? — спросила бабушка у дедушки.

— С ним все будет в порядке, — соврал дедушка.

Когда кто-то выходил из палаты, они накидывались на него с вопросами. Наконец главный врач отвел их в маленький кабинет и попытался подготовить к худшему (то есть обрисовать весь ужас ситуации, чтобы они перестали досаждать всем вокруг). Он позволил им немного поплакать у себя в кабинете. На стене висел плакат беременной женщины с сигаретой в зубах. У бабушки с дедушкой слов не было, они просто плакали и плакали. Через два дня должна была вернуться Миранда из своего Баден-Бадена. Они думали, как же им сообщить ей ужасную новость.

22

Я умер в тот же вечер, в 21.27. Оставшееся время, по крайней мере внешне, прошло без особых событий.

Однако в мозгу, под стенками черепной коробки, продолжало происходить много чего.

Во многих смыслах я чувствовал себя лучше.

Я оглядываюсь на те минуты почти с ностальгией. Там, в больнице, царил полный покой. Я лежал тихий, таким тихим я никогда в жизни и не был.

В каком-то смысле я готовился, как делают многие умирающие, к тому, что мне предстоит после смерти.

Единственный критический момент наступил в самом конце, когда сердце перестало дергаться. В течение совсем недолгого времени врачи и медсестры пытались оживить меня с помощью электрошока. Но я уже плыл над головами.

Я умер.

Я летел.

23

Впрочем, полет — это из области мелодрамы.

В это мгновение я был в своем теле, а в следующее — уже нет.

Бабушка с дедушкой сидели рядом. Я не слышал, как они говорили мне «мы тебя любим», и «прости нас», и «жаль, что так получилось», и «Мэтью, прости нас». Я не чувствовал, как они сжимают мне руки (бабушка правую, дедушка левую), и целуют меня в лоб, и гладят по щеке. Покидая тело, я не прошел через их печальные сердца. Я ничего не чувствовал. Я уже находился вне. Я превратился в собственный прах И о том, где мой прах найдет пристанище, я думал не больше, чем о том, откуда он вообще взялся. Единственное, что я чувствовал, — нежелание прощать их, а еще желание, чтобы их не простили другие. Я отшвырнул их так же легко, как отшвыривают серый камешек на пляже, где нет ничего, кроме серых камешков.

Последний образ, который запечатлелся во мне, последняя картинка — это кровать, вид сверху, я сам, посмертные заботы обо мне, мое лицо, дряблое, серое.

24

Затем серый цвет превратился в белый, а белый во что-то совсем иное.

Глава шестая ЭНДРЮ

Глядя на огонь, вы сказали мне:

Места лучше не видали и во сне.

Но судьба ответила вам: «Нет!»

Мы бежим-бежим, вы глядите вслед.

И глаза, которые так вбирают день,

Звездами зажгутся, когда ляжет тень.

Характерная черта невинных людей — им чудится, что они давно утратили невинность. Скажи вы мне накануне смерти Мэтью, что я невинен, я бы, наверное, запихал слова вам обратно в глотку. И все же именно тогда мы все наконец распрощались с детской невинностью. Мы были детьми, которые мечтали стать мужчинами; а теперь мы были мужчинами, пусть и весьма юными мужчинами, которые мечтали умереть. Усилия, чтобы мы не умерли, предпринимались невероятные, и очень эффективные усилия. В день, когда заболел Мэтью, нас всех забрали в мидфордскую больницу — каждого в отдельной «скорой». Там нас осмотрели, взяли кровь на анализ, расспросили и посадили на карантин. Врачи, которые нами занимались, были в резиновых перчатках и масках, закрывавших нос и рот. Казалось, они нас боятся. Но это не значит, что они нас слушали или отвечали на наши вопросы о том, что происходит.

Выяснилось, что только одному из нас, Питеру, грозит опасность заразиться болезнью, которая убила Мэтью. Несколько уколов антибиотика — и он был в безопасности. Но нам сказали, что нужно на сутки поместить всех троих «под наблюдение».

Наблюдали нас не особо пристально, потому что, как только в палатах погасили свет, мы, повинуясь одномоментному импульсу, вылезли из постелей и отправились на поиски друг друга. Первыми встретились мы с Полом — посреди тихого, тусклого коридора. А потом нашли и Питера — он пробрался в палату Пола. После чего мы укрылись в одной из женских уборных Мы знали, что там, даже если наше исчезновение обнаружится, никто искать нас не станет. Белый кафель холодил босые ноги. В углу кабинки стоял большой ящик с металлической крышкой — мы знали, что туда женщины бросают свои прокладки, когда они пропитываются кровью. Я поднял крышку и заглянул внутрь. Ящик заполняла вонючая синяя жидкость, а на ее поверхности пухлыми красными облаками плавали прокладки. Другое отличие между женским и мужским туалетом заключалось в отсутствии писсуаров и аммиачной вони.

— Вы видели Мэтью? — спросил я.

Никто не видел.

Тогда мы сравнили то, что услышали от врачей. Похоже, они говорили нам одно и то же, разве что на разные лады. Что дела у Мэтью идут на поправку. Что нет повода для беспокойства. Они, мол, делают для Мэтью все, что в их силах. Да, он тяжело болен, но шансы на полное и быстрое выздоровление достаточно велики. А поскольку они были в белых халатах, выше нас ростом, небриты и говорили проникновенными голосами, то мы всецело доверяли им. Особенно успокаивали нас белые халаты. В конце концов, именно эти доктора будут лечить нас, когда мы ранеными вернемся с полей сражений, отразив вторжение русских. Мы знали, что нашим родителям доверять нельзя. В медицине они ничего не смыслят. Но и докторам нельзя доверять — ведь достаточно разок на них взглянуть, чтобы стало ясно: штатские. И какой смысл говорить им правду?