Книга Фосфор - Свен Лагер

Шон смотрит на стену позади меня. Тоже, видимо, счастлив. Эта дрянь, похоже, выжгла весь скопившийся в нас балласт. Пара минут скачки по холодному, застывшему пеклу. Белый свет. Кокаин ведь днями остается в голове. Но счастливый миг озарения продолжается всего четверть часа. Дурацкий наркотик. Что за кайф, если турбина так быстро отключается?

Вот он, кайф, о котором я говорю. Кайф от большой скорости. Я чувствую себя модемом, который все разгоняется и разгоняется. Как оно там поется? «Ночи в белом атласе, тра-та-та-та-та-та… не имеют конца»[8]. Я прислушиваюсь к звукам улицы. Размеренно гудят автомобили, как дорогие швейные машинки. А потом вдруг ор. Хлопают двери микроавтобусов — «фольксваген» перед музыкальным кафе. Не нужно даже смотреть, я и так знаю, что там происходит.

Кто-то однажды нарисовал аэрозолем на рольставнях музыкального кафе огромного Майка Тайсона. Еще до того, как он откусил ухо Холифилду. Художник намалевал тогда Майку Тайсону кучу ножевых ран. В музыкальном кафе одни и те же завсегдатаи. Возможно, что даже все места, где всегда встречаются люди, автоматически называют музыкальными кафе.

Перед музыкальным кафе стоят две патрульные машины, и парни, которые целый день только и делали, что курили косяки, теперь как примерные мальчики объясняются с тупыми полицейскими. Возможно, это даже пограничный патруль. Один пошел внутрь сделать музыку потише. Остальным приходится выслушивать про права парней в кожаных куртках, мол, у всех есть право на музыку, мол, полицию вызывают только потому, что они похожи на иностранцев, а они на самом деле немцы, пожалуйста, вот паспорта, и командир наряда из отдела охраны общественного покоя даже на них не смотрит, гм, да, да, и размышляет вместо этого, стоит ли сегодня вечерком взять напрокат японскую порнушку про больницу, или лучше что-нибудь с беременными негритянками.

Остальные парни в коже так долго стоят кружком и посасывают сигаретами, будто их заклинило. Внутри на стене еще красуется Тайсон. Судя по всему, на Тайсона здесь скидки. Тайсон — это американский вариант Рок-чигиани, потому что турецким и югославским деткам нужен пример в виде черного бойца, и если черный сидит в метро, они кричат ему: «Эй, брат», а черный, конечно же, без понятия, чего хотят от него балканцы.

В музыкальном кафе есть автомат для электронных дротиков, и за стойкой там эдакий сознательный пролетарий, вечно ставящий «Доктора Албана» и не торгующий ничем, кроме колы и фанты, и весь день напролет мальчишки репетируют убийственный взгляд или разглядывают белые подошвы своих ботинок, не прилипло ли чего, что можно было бы вытереть о стену, прямо под Майком Тайсоном.

Шон высовывается из окна, и я слышу как он плюет вниз.

«Заблуждения молодости», — думаю я. Вот бы издать журнальчик с таким названием. И публиковал бы в нем побольше про музыкальные кафе и истории несчастной любви. Глупо без конца снимать надуманные фильмы и рекламные ролики о молодежи. Прекрасная, бесстыдная молодежь. «Кидс», например, неплохо берется за заблуждения юности, но и там еще слишком много благостных, слащавых представлений о юности. Слишком уж все круто: воровство, скейтборды, травка и девственные плевы.

Кругом одни эстеты, которые все еще хотят высосать из молодежи хоть одну чистую мысль. А ведь все мысли нынешней молодежи сплошная грязь. Как ранняя весна, где всего еще слишком много намешано — сплошное мутное опьянение. В юности также всего в избытке, всего помногу. Она похожа на пляжную кабинку для парней. Это уж чересчур. Об этом я думаю с удовольствием и с содроганием. Но не хотелось бы там оказаться. Как и никому не захотелось бы оказаться в центре событий фильма «Чужой».

Такие вот дела с кабинками. Девочки в кабинках пахнут лишь слабо. Но парни воняют: стоят себе там, пытаясь избавиться от вони освежающими дезодорантами. Протер разок под мышками, разок в трусах, и воздух уже настолько загажен, будто его кто-то жиром пропитал. И все же этот колючий запах я вспоминаю всякий раз, заходя в кафе «Эдушо», острый запах молотых кофейных зерен. Поэтому я больше не хожу в кофейни, которые теперь повсюду. Потому что не могу выносить запах сильно вспотевших кофейных зерен, который стоит в раздевалках оттого, что парни целую неделю не потели, и наконец из них выходит вся дрянь, на протяжении недели закупоривавшая им поры, которую они в своей панике исторгают из себя во время тренировок, весь бета-каротин из апельсинового лимонада и сыра, и синтетические ароматизаторы из «Маомсов» и рулетиков «Йес».

Не имею ничего против рулетиков «Йес», ведь самые страшные химикалии и яды производит сам организм, потому что хочет, чтобы все и каждый могли нюхом ощутить душевное состояние юноши, всю вселенскую боль и дебильные рассуждения о сексе и мотоциклетном спорте, пахнущие, как дерьмо, исторгаемое изнуренными спортом телами, и все это в маленьком помещеньице, где вдобавок еще и потолки низкие, потому что учителя физкультуры ни в коем случае не хотят, чтобы от их обоняния ускользнула хотя бы толика этого коктейля запахов. Для каждого тренера это момент высшего наслаждения — извержение всякой скверны и мучений, страданий и бессмысленности. Это тренер желает втягивать через ноздри. Меня передергивает. Вспоминая о школе, я первым делом вспоминаю кабинки раздевалок.

«Мучения молодежи мира» — вот еще одно неплохое название для журнала. У него появилось бы множество подписчиков, тренеры, да и вообще — школы, всякие там профучилища, высасывающие из молодежи все соки, они тоже подпишутся. Там будут классные фотографии, блевотина на вечеринках, ковыряние в носу или самые плохие стрижки. Любовные письма, что крайне важно. И раздел «Папки нашего мира», о том, что школьники рисуют на своих папках и пеналах.

Не какой-нибудь отстой ура-педагога, не рок-поп-дерьмо или что там еще, каким долбаные сухари и представляют себе молодежь. Нет, здесь все должно быть пропитано горечью и отчаянием, с красивыми нюхательными буклетиками в каждом номере. С такими ароматами, как запах ледяного пота перед контрольной работой, или запах жвачки, которую три подружки то и дело перекладывали друг дружке в рот, мешанины из дешевых духов и ночи напролет в танцах.

Но на это никто не решается, потому что представления о молодежи — совсем не то, что сама молодежь. Каждому хочется чистенькую молодежь, и на одного молодого находится минимум десяток молодостью заинтересованного. Каждому хочется причаститься соков юности, пригубить ее нектар, вдохнуть аромат ее цветения, а не видеть перед собой прыщавые лица и задроченные до дыр половые органы, и безымянную всемирную боль, сочащуюся из скверных стихов.

Но это жизнь, это мир завтрашнего дня, и в нем кишит больше химии, чем в танкере с ядовитыми отходами, а на поверхность выходят мысли, такие вот дела. Весь мусор Вселенной засел в молодежи, и внедряется в нее все глубже, а фильмы, которые целыми днями крутят по телику, — они закваской сидят в подрастающем поколении и бродят в мозгах, формируя новое мышление.

И это мне тоже кажется прекрасным. Ведь телевизионная чушь, которая оседает где-то внутри меня, у молодежи еще и вызывает ряд опасных химических реакций. Ведь никто в модных журналах не задается вопросом, чем занимается какой-нибудь шестнадцатилетний диск-жокей. Спит ли он на ветхом постельном белье, подаренном ему на десятый день рождения? Мечтает ли о кабинках для переодевания, потому что еще не осмеливается думать о парнях? Нет, там поднимают только дурацкие вопросы: как ты это делаешь, справляешься ли со своей популярностью, заказал ли уже кто-нибудь у тебя ремикс? И ко всему прилагаются чистенькие, гламурные фотки. Вранье.