Книга Любовь в настоящем времени - Кэтрин Хайд

Так вот что значит быть хозяином самому себе.

Надо привыкать.

Я уже подъезжаю к обрыву, когда понимаю, что допустил тактическую ошибку. Ведь грузовик-то — Джейка. И кроме прав у меня появилась также масса обязанностей. Ладно, с одной стороны, я наврал Митчу, наврал Джейку и Моне. Я собираюсь совершить нечто, что идет вразрез с их желаниями. Но это — мое. А я — ничей.

А вот машина принадлежит Джейку. Это совсем другое дело.

Чужое брать нельзя.

План следует исправить.

Снимаю с машины дельтаплан. Он легкий, но очень уж громоздкий. Надо найти центр тяжести, что даже при небольшом ветерке не так просто. Привязываю планер к телефонному столбу и опять укутываю брезентом. Когда вернусь, он будет на месте, если только его никто не украдет. Только как следует закрепить брезент, чтобы ветер не унес.

Сажусь на корточки у края обрыва и гляжу на темный океан. И на звезды.

Интересно, а звезды меня видят?

До железнодорожного переезда у меня за спиной миля с небольшим. Слышен шум поезда и звоночек у шлагбаума. Бросаю взгляд назад и жду, пока все стихнет. Поезд пассажирский. Серебристые вагоны так и сверкают в лунном свете. Может, кто-то из пассажиров не спит и перед его глазами в ясной ночи промелькнул образ обретшего свободу восемнадцатилетнего юноши? Кто он, этот юноша? Что ему здесь надо? И что это за огромный тюк у телефонного столба?

Без тюка не обойтись. А жалко. Хорошо бы уметь летать самому. Иногда мне кажется, у меня бы получилось. Достаточно раскинуть руки, оттолкнуться от края обрыва и полететь к звезде. Той самой, единственной, яркой-яркой.

Но сперва надо отогнать домой машину Джейка.

ЛЕОНАРД, 5 лет

Кесарю — кесарево

В тот день, когда я пошел в детский сад, все изменилось.

Я стою у окна в моей новой группе и смотрю вслед Митчу. Он уходит все дальше и дальше по улице. Мне кажется, я сейчас заплачу. Но стоит мне подумать о Перл, как печаль проходит. Не сразу, конечно.

Другой мальчик успел наплакаться вдоволь. А воспитательница вдоволь над ним наглумилась. Запихнула его в гардероб, и этак комната сразу стала «комнатой плача». Хотя там висела одежда. И до этого висела, и после. Воспитательница сказала — когда реветь перестанет, значит, подрос. И может играть с большими детьми, то есть с нами.

Я решил не плакать никогда.

Воспитательница дает нам бусины. Их надо нанизать на нить. Девочка рядом со мной берет сразу три бусинки одного цвета и продевает через них леску. Интересно, кто ее научил? Ведь вряд ли она уже родилась такая. Я-то беру разные цвета, те, которые, по-моему, подходят друг к другу. Чтобы получилось похоже на Перл.

Воспитательница тенью возникает у нас за спиной и говорит моей соседке, что та все сделала «правильно». А у меня разные цвета «без склада, без лада».

— Чушь, — отвечаю. — Мура. Если есть правило, вы должны были нам сказать заранее. А то появляетесь, когда уже все сделано, и говорите, что цвета надо подбирать по правилам.

Как она только смеет называть Перл «без склада, без лада»?

— Это моя группа! — кричит она. — Ты не имеешь права со мной так разговаривать. Кто это тебя научил?

— Перл. Только что. — И я показываю на то место, где видел Перл. На бусины то есть.

Меня отправляют к директору. Звонят Митчу. Хорошо, что он еще в офисе. Ему велят немедленно забрать меня домой. На весь сегодняшний день. Вот так: я тут всего ничего, и меня уже временно исключили.

Я сижу на скамейке у кабинета директора и жду Митча. Перл покалывает меня под ложечкой.

Приходит Митч, берет меня за руку и хочет переговорить с воспитательницей. С ее группой остается директор, а сама она выходит к нам с таким видом, словно все вокруг принадлежит ей. Смотрит на Митча, потом на меня. На Митча — на меня. Как будто пытается что-то уразуметь.

— В чем проблема? — спрашивает Митч.

— Проблема в том, — она говорит медленно и раздельно, как актриса на сцене, — что этот маленький мальчик грубит, говорит гадкие слова и настроен враждебно.

Лицо у Митча слегка обалделое. Впечатление, что его внезапно спихнули в воду.

— Леонард?

— Вот этот мальчик, — четко произносит воспитательница. — Этот самый. К тому же он достаточно большой, так что пора бы избавиться от воображаемого партнера для игр. Верно?

Митч так и остается с разинутым ртом. А воспитательница уплывает обратно в группу.

Мы выходим на улицу, держась за руки.

— Завтра мне опять идти сюда, Митч? — спрашиваю я, как только за нами захлопывается дверь.

— Да, к сожалению. Что случилось-то, Леонард?

— Это все ерунда, — говорю. — Полная мура. А она не права. Во всем не права.

— Ладно. — Мы стоим у перехода через улицу. Светофор сегодня почему-то не работает. — Вот тебе стратегия на завтра.

— Что такое стратегия?

— План. Что бы ты ей ни сказал, она в собственных глазах всегда будет права. Всегда. Чем больше ты будешь стараться ее убедить, тем тяжелее тебе придется. Так что сознавай ее неправоту про себя и помалкивай. Попробуй хотя бы.

— Хорошо, — говорю. — Я попробую. А чего это она так на нас смотрела?

— Наверное, пыталась понять, как это меня угораздило стать твоим папой.

— А что в этом такого?

— Просто у тебя азиатские черты, и не только азиатские. А я на тебя совсем не похож.

— Чепуха. Ты запросто можешь быть моим папой. Если мы оба захотим.

— Согласен, — говорит Митч. — А ты привыкай. Что еще за воображаемый партнер для игр?

— Я просто сказал что-то насчет Перл, вот и все.

— Ой.

— Не стоило, да?

— Пожалуй, не стоило. Попробуй вести себя по моему плану. Если она опять не будет давать тебе жизни, скажи мне. Тогда уж я от души ей всыплю.

— Спасибо, Митч. Ты настоящий друг.

ЛЕОНАРД, 18 лет

Кесарю — кесарево

В тот день, когда я пошел в детский сад, все изменилось. Я впервые узнал чувство, обратное любви. Может, то, что я увидел у Митча на кухне, и не было вечной любовью, уж очень оно далеко отстояло от вечного. Но в тот первый день в детском саду я столкнулся с прямой противоположностью всякой любви вообще. И я как бы раздвоился. Мне пришлось привыкать жить в мире, частью которого я не был. Как говорится, Богу — Богово, кесарю — кесарево.

Когда тот мальчик уже отплакал свое в гардеробе, я поднял глаза на воспитательницу и почувствовал смесь ненависти и жалости. Как-то они у меня совместились. Перед глазами у меня встало лицо Перл, полное радостной, всепроникающей любви. Ну а эта дамочка, моя воспитательница, не способна была на такую любовь. И почувствовать ее она тоже не могла.