Книга Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой - Софи Ханна

А ты невинна, как сама весна.

Избегла ты засады юных дней

Иль нападавший побежден был сам,

Но чистотой и правдою своей

Ты не замкнешь уста клеветникам.

Без этой легкой тени на челе

Одна бы ты царила на земле[36].

– Ну, мистер Кэтчпул?

– Странный выбор стихотворения для эпитафии.

– Вы так думаете?

– Клевета – сильное слово. Судя по содержанию этого стихотворения – если, конечно, я не ошибаюсь, – личности покойных Патрика и Франсис Айв подвергались нападкам?

– Именно. Отсюда и сонет. Я его выбрала. Меня отговаривали, уверяли, что гравировка целого сонета будет стоить дорого, советовали обойтись лишь первыми строками, как будто в деньгах дело. Люди такие скоты! – Маргарет Эрнст возмущенно фыркнула и каким-то материнским жестом положила ладонь на плиту, точно это был не камень, а макушка ее ребенка. – Патрик и Франсис Айв были из тех, кто никому не делает зла. Много ли найдется таких людей, о ком можно сказать подобное?

– О. Ну…

– Я сама их не знала – мы с Чарльзом унаследовали приход после них, – но так говорит деревенский доктор, мистер Флауэрдейл, а он единственный человек в Грейт-Холлинге, к чьему мнению следует прислушиваться.

Желая проверить, все ли я правильно понял, я переспросил:

– Значит, ваш муж был здешним викарием после Патрика Айва?

– Да, до самой своей смерти, три года тому назад. Сейчас здесь новый викарий: книжный червь, один, без жены, живет замкнуто.

– А этот доктор Флауэрдейл…

– О нем забудьте, – поспешно сказала Маргарет Эрнст, чем навсегда запечатлела имя доктора в моей памяти.

– Ладно, – отозвался я, покривив душой. Проведя в обществе Маргарет Эрнст не более четверти часа, я успел понять, что полная покорность – единственная возможная тактика общения с этой женщиной.

– А почему плиту с надписью установили вы? – сменил я тему. – Разве у Айвов не было родственников?

– К сожалению, таких, которые могли и хотели бы это сделать, не было.

– Миссис Эрнст, – сказал я. – То есть Маргарет… Сказать вам не могу, насколько лучше я почувствовал себя в этой деревне, встретив вас. Совершенно очевидно, что вы знаете, кто я такой, а следовательно, знаете, и зачем я здесь. Никто больше не хочет со мной говорить, не считая одного старика в гостинице, который несет такую околесицу, что ничего не разберешь.

– В мои намерения вовсе не входило сделать ваше пребывание здесь приятным, мистер Кэтчпул.

– Ну, хотя бы чуть менее неприятным. По крайней мере, вы не бежите от меня с таким лицом, как будто чудовище увидели.

Она расхохоталась.

– Это вы чудовище? О господи!

Я не знал, как реагировать.

– Этот человек, который нес чепуху в гостинице, – у него, случайно, не седая борода?

– Да.

– Он говорил с вами потому, что не боится.

– А не боится потому, что слишком пьян?

– Нет. Потому что он… – Маргарет сменила тему. – Потому что убийца Иды, Ричарда и Харриет ему не угрожает.

– А вам? – спросил я.

– Никакая опасность не помешала бы мне говорить с вами так, как я говорю сейчас.

– Понимаю. Вы такая смелая?

– Скорее, упрямая. Когда я считаю, что есть слова, которые должны быть сказаны, и дела, которые должны быть сделаны, то я их говорю и делаю. А когда замечаю, что окружающим это не по вкусу, то поступаю им наперекор.

– Полагаю, это свидетельствует в вашу пользу.

– Вы считаете, что я излишне пряма, мистер Кэтчпул?

– Вовсе нет. Проще жить, когда говоришь все, что думаешь.

– Не потому ли ваша жизнь никогда не была особенно легка? – Маргарет Эрнст улыбнулась. – А, понимаю, говорить о себе вы не расположены. Что ж, ладно. Тогда каковы ваши впечатления от моего характера? Надеюсь, вы не возражаете, что я спрашиваю.

– Я вас впервые вижу. – «Силы небесные!» – подумал я. Совершенно не подготовленный к тому, что наш разговор примет такой оборот, я сумел выдавить лишь одно: – Ну, мне кажется, что вы хороший человек, такое у меня впечатление.

– Довольно расплывчатое определение характера, вам не кажется? И очень краткое. И потом, что значит – «хороший»? С точки зрения общепринятой морали все лучшее, что я сделала в жизни, было абсолютно неверно.

– Вот как? – Нет, необыкновенная она все-таки женщина. Я рискнул. – Вот вы говорили, что поступаете наперекор тому, чего ждут от вас люди… Виктор Микин сказал мне, что никто не будет со мной говорить. Наверное, он пришел бы в восторг, узнав, что вы пригласили меня в коттедж на чашку чаю, поговорить спокойно, не под дождем. Что скажете?

Маргарет Эрнст улыбнулась. Похоже, она оценила мою прямоту, как я и надеялся. Однако я заметил, что ее взгляд стал немного настороженным.

– Мистер Микин был бы не менее счастлив, если бы вы последовали примеру всех жителей деревни и отказались переступать мой порог, – сказала она. – Он радуется любой неприятности, с кем бы она ни приключилась. Но раз у вас такое бунтарское настроение, может, разочаруем его вдвойне?

– Почему бы и нет? – отозвался я. – Согласен!

* * *

– Расскажите, что же случилось с Патриком и Франсис Айв, – начал я разговор, когда чай был заварен и налит в чашки, а мы с Маргарет уселись у огня в ее длинной узкой гостиной.

Именно так она назвала эту комнату, хотя, судя по количеству книг, ее скорее следовало считать библиотекой. Одну стену занимали три портрета – два рисованных и один фотографический – одного и того же мужчины с высоким лбом и кустистыми бровями. Я решил, что это, должно быть, и есть покойный муж Маргарет, Чарльз. Его утроенный взгляд смущал меня, и я сел к нему спиной, лицом к окну. С моего места открывался превосходный вид на могилу Патрика и Франсис, и я решил, что именно здесь обычно сидит Маргарет, неся свою добровольную вахту.

Вот только сонет с такого расстояния был неразличим. Я позабыл его весь, кроме одной строки – «Прекрасное обречено молве», – которая прямо-таки засела в моей памяти.

– Нет, – ответила Маргарет Эрнст.

– Нет? Вы не расскажете мне о Франсис и Патрике?

– Не сегодня. Может быть, завтра. А пока спроси́те меня о чем-нибудь другом.

– Да, но… что может измениться до завтра?

– Мне нужно время подумать.

– Дело в том…

– Сейчас вы скажете мне, что вы полицейский, работаете над делом об убийстве и я обязана рассказать вам все, что знаю. Но какое отношение имеют к вашему делу Франсис и Патрик?