Книга Лохless. Повесть о настоящей жизни. Народный роман-пародия - Алексей Швецов

– Господа, — возмущается Рожин, — в этом нет ничего смешного! Я вам избитый час разговариваю свои диалоги. Да. А вы имеете смеяться. А я разговариваю очень серьезную тему. Перспективы рынка бывают очень, и что важно даже, я бы сказал. Рекламная работа и узловых моментах дистрибуции в России — это одно из главного, то, к чему нам надо семимильными скачками. Узловым моментом и даже больше, и это — ключевой. Очень важно. Да.

Я стараюсь не слушать этого пустозвона, чтобы вновь не заснуть.

Наконец старпер заканчивает гипнотизацию присутствующих и устало откидывается в кресле. Слово берет мисс Большие Сиськи. Вера Андреевна Кондрашова, перманентно поправляя груди, повторила всю речь Рожина в переводе на русский язык. Но и ее также никто не слушает. Все ждут объявления больших премий, годовых бонусов. И лишь когда дело доходит до этого события, все оживляются. В алчущих глазах появляется интерес. Бизнесвымен сидит, вывалив из мизерного бюстгальтера пудовые груди, и зачитывает список с бонусами. Вначале произносится фамилия, потом называется сумма вознаграждения.

Я все жду, когда Вера Андреевна повяжет красную революционную косынку, накинет кожанку на кофточку от «Pravda — Burda» и под звонкие аплодисменты присутствующих будет произносить: «По итогам соцсоревнования… на доску почета… награждается почетной грамотой…» Вместо этого, хищно улыбаясь, Кондрашова встречается с моими глазами и зачитывает бонусы, причитающиеся мне. В попытке придать лицу лизоблюдно-благодарную рожу я, вероятно, выгляжу смешным и жалким. «Рад стараться!» — хочу крикнуть я, но сдерживаюсь и отвожу взгляд.

Моим самым горячим желанием является стремление досидеть кое-как до финала и покинуть это представление. Реально. А там, на воле, окунуться в мир алкогольного тумана, наркотического умиротворения и продажной любви. Он не лучше и не хуже, чем это корпоративное гнилое болото, но он честнее.

Наконец объявляется тайм-аут. Лицемерно улыбающиеся друг другу представители корпорации, как посыпавшийся горох, устремляются в холл. Я отделяюсь от группы осаждающих кофе-машину и, пресыщенный корпоративным общением, удаляюсь в свой кабинет. Секретарша Катя старательно наносит маникюр. От напряжения, вызванного этим сложнейшим высокохудожественным занятием, она открыла рот, правда, не очень сильно. А вот когда она, глядя в маленькое зеркальце, подводит глаза, то рот открывается не в пример шире. Меня всегда занимал ответ на вопрос: «Зачем?»

– Вы что-то хотели мне сказать? — я не могу удержаться и задаю ей этот вопрос.

Вопрос мой вызывает сбой в программе ее куриных мозгов, и она, что называется, зависает. Только через полминуты она приходит в себя:

– Когда?

– Что «когда»?

– Я вас не понимаю, — признается Катя. Тупая растерянность в ее глазах подтверждает это.

– Ничего, ничего, — успокаиваю я ее. — Продолжайте.

В своем кабинете я закуриваю и курю.

Второй акт пьесы «Горе без ума» полностью посвящается разбору успехов компании на международном рынке. Слово предоставляется моему заклятому узкоглазому другу. Хуэй Чаньчунь, несомненно, добавляет яркости скучному подведению итогов деятельности предприятия. Его речь изобилует перманентными «осеня халясо» и «не осеня халясо».

Под мяукающие звуки исковерканного русского поступают предложения об организации очередного бесперспективняка под названием «небольшой корпоративчик». Мой слух вычленяет бильярдную «Огурец». Меня передергивает от омерзения. Прекрасное место! Боковым зрением я улавливаю, как похотливые/наглые глаза Веры Андреевны ищут мой взгляд. «Щазз! Пойду я с вами! Угу», — думаю я про себя и впериваю взгляд в носки собственных ботинок. Я вообще являюсь ярым противником этого братания в приватной обстановке и всегда стараюсь закосить от показушных тусняков, именуемыми корпоративными сходняками.

Рожин внимательно слушает Чаньчуня и одобрительно кивает. Его морда сморщена еще больше. Сходство с мошонкой усиливается. В приступе демократизма он перебивает китайца и предлагает всем заказать себе расслабляющие напитки в виде чая или кофе. Через пару минут вплывает секретарша, держа в руке поднос с дымящимися чашками. Сотрудники, сидящие рядом с Рожиным, наперегонки выуживают с подноса чашки с кофе и предлагают их ему. Мордаунт благодушно кивает и говорит, что он предпочитает чай. Секретарша с подносом подходит снова. Бедная девушка на сей раз решает прогнуться сама и, отыскав на подносе чашку с чаем, протягивает ее старперу. Внезапно рука ее натыкается на лес рук, желающих во чтобы то ни стало услужить Рожину. Зыбкое равновесие нарушается, секретарша не справляется с натиском жополизов, и чашка с обжигающим кипятком летит прямиком на брюки Мордаунта. Испуганный крик старого маразматика окончательно прерывает нестройную речь Чаньчуня. Морда багровеет и потирает рукой причинное место, давно не ощущавшее такого горячего внимания. Секретарша с расширенными от ужаса глазами, похожими на подносы, бросается к Рожину и начинает салфеткой втирать ему в брюки чай. Возмущенные свидетели этой сцены дружным гусиным шипением выражают свое презрение/осуждение секретарше. Кто-то пытается оттолкнуть ее от высочайшего пениса, чтобы самому поучаствовать в спасении рожинского бесперспективняка. Но Мордаунт слабым движением руки предотвращает попытку смены ликвидатора последствий.

– Ничего, ничего. Да-а!.. — говорит он, блаженно закатывая глаза. — Не обращайте внимания. Продолжайте. Да-а!.. Вот так. В целом. Да.

Чтобы не быть свидетелем этого маразма, я тихо выскальзываю за дверь и удаляюсь в свой кабинет.

– Закончилось наконец? — спрашивает меня Катя.

– Нет. По-моему, все только началось… на конец.

Я еду домой. Мне очень хочется выспаться. Но перед тем, как завалиться на полчасика на диван, я обзваниваю знакомых, интересуясь их планами на вечер. Затем я отключаю телефон, чтобы мне не мешали, включаю фоном телевизор и принимаю горизонтальное положение. Минут десять я смотрю новости, в которых основной мыслью проходит небывалый рост ВВП, потом тупо отключаюсь, реально вырубаюсь и наконец окончательно засыпаю. Вечер обещает быть более чем прекрасным.

Новый гад!

Грустный праздник Новый год.

На душе тоска и скука.

Водки взял и бутерброд:

«Что ли вздрогнем, сука?»

Я в свои смотрю глаза

Сквозь зеркальное стекло.

По щеке ползет слеза,

Морду обожгло.

Заебенил я стакан

И занюхал хлебом.

«С Новым годом, старикан!»

И второй — прицепом.

Год прошел, и вот пиздец,

Жить осталось мало.

Усмехнулся мой близнец

С зеркала устало:

«Почему народ морочится?

Отчего веселье?

Завтра все закончится,

И придет похмелье».