Книга Врата ада - Лоран Годе

Тогда, не задавая больше вопросов, профессор пошел вперед, Грейс подхватила дона Мадзеротти, а Гарибальдо взял на руки ребенка. Тот уже не кричал. Он разглядывал все вокруг глазами смертельно испуганного зверька.

Они спасались, словно воры, совершившие кражу, или сбежавшие рабы, в ужасе от того, что их преследуют, но опьяненные внезапной свободой.

Первый толчок застиг их, когда они добрались до площади Джезу Нуово. Земля внезапно загудела. Асфальт покрылся трещинами. Дома задрожали. С балконов все посыпалось вниз — белье вперемешку с цветочными горшками и световыми рекламами. Словно какое-то животное огромных размеров — слепой кит или гигантский червь — ползло под землей и колебало ее поверхность. Вскоре улицы Неаполя наполнились криками. Проснувшиеся среди ночи люди не понимали, что происходит и почему стены их комнат качаются, словно они из картона. Весь город впал в панику и огласился воплями о помощи. Дома оседали, живших в них людей поглощала прожорливая бетонная пасть.

Их тоже швырнуло на землю. В нескольких метрах от них уличный фонарь рухнул на две машины, разбив ветровые стекла. Дон Мадзеротти, хоть и самый старый из них, поднялся первым. Он был полон боевого задора. Казалось, ничто не пугает его. Он крикнул своим все еще лежавшим на земле спутникам хладнокровно, как капитан корабля во время шторма:

— Скорее! Мы должны добраться до церкви!

Трое друзей встали и пошли вслед за стариком, который яростно шагал вперед. Им было непросто пробраться по завалам. Оставалось пройти всего несколько улиц, но все тротуары были забиты женщинами, вопившими, как весталки, изнасилованные варварами. Повсюду громоздились кучи обломков, преграждавших путь. Они не смогли пройти по улице Сабастьяно, там рухнул целый дворец и царил невообразимый хаос. Пришлось сделать большой крюк. Всю дорогу до церкви дон Мадзеротти излучал волю и энергию, изумлявшую его спутников.

Когда они добрались до церкви, падре приказал всем немедленно спуститься в крипту. В это мгновение земля задрожала вновь. Они почувствовали себя, как в трюме корабля, попавшего в шторм. Они не видели, что происходит, лишь слышали отдаленный гул разгулявшейся стихии, вопли и глухой треск. Снаружи, видно, было полное светопреставление, и неизвестно, удастся ли им вообще когда-нибудь выбраться из своего убежища. Вполне возможно, дом напротив рухнул и завалил вход в церковь. Если только выстояла сама церковь и не погребла их под своими обломками.

— Будь что будет, — сказал дон Мадзеротти с поразительным хладнокровием. — Но если нам придется умереть этой ночью, надеюсь, я хотя бы успею рассказать вам о том, что видел.

Он принес с десяток свечей, зажег их и расставил вокруг, потом устроил ребенка — тот, как младенец, впервые пососавший грудь матери, тут же уснул, — и при свечах начал говорить. Он рассказал все. Неаполь содрогался в конвульсиях, а он продолжал свой рассказ. Когда стены крипты сотрясались от нового толчка, он не прерывался, а даже начинал говорить быстрее — хотел успеть рассказать все до конца, пока с ними ничего не случилось.

Той ночью они ощутили около пятидесяти толчков, сильных, коротких и глухих, как отдаленное эхо яростной битвы титанов. Каждый раз пол содрогался, стены трясло, на голову сыпались пыль, штукатурка и мраморная крошка, на потолке змеились трещины. Каждый раз они боялись, что не дослушают священника до конца, а погибнут под грудой камней.

Потом дон Мадзеротти умолк. Он закончил. Земля вокруг, казалось, вновь обрела свою вековечную недвижность. У Грейс и Гарибальдо были серьезные лица. Они думали о Маттео и о ребенке. А профессор сидел, потрясенный. И выглядел как одержимый. Он никак не мог прийти в себя. Он оказался прав, тысячу раз прав. Рассказ дона Мадзеротти смыл с него двадцать лет оскорблений и насмешек.

Они медленно встали, вышли из крипты, а потом и из церкви, чтобы посмотреть, во что превратился Неаполь.

Спустились по ступенькам паперти, как сомнамбулы, с широко раскрытыми глазами, изумленно взирая на мир. То, что они увидели, ошеломило их. От Неаполя остались одни руины. Жители вынесли из домов все, что смогли. Опасаясь, что дом их рухнет и похоронит под собой все, что было у них ценного, они расположились на тротуаре, тесно прижавшись друг к другу, водрузив в центр старый семейный шкаф, чемоданы, батареи кастрюль или любимое кресло.

Перед церковью молодая женщина держала в руках хрустальную люстру, как младенца. Весь город был на улице, среди обломков домов и разбитых цветочных горшков. Он погрузился в темень доисторических времен. То тут, то там люди зажигали свечи. Чтобы успокоить детей, старики играли на аккордеоне. И все смеялись, словно наступила последняя ночь перед концом света.

Вчетвером, прихватив с собой Пиппо, они прошлись по разрушенному городу. Конечно же врата башни, там, около порта, теперь завалены, и никто больше не сможет пройти через них. Они знали, что никогда никому не расскажут о том, что совершили, ведь скорее всего именно из-за них смерть с таким бешенством сотрясла землю. В ближайшие дни Гарибальдо заявит об исчезновении Маттео, и тот отныне будет числиться среди жертв землетрясения. Мальчику тоже нельзя ничего рассказывать. Какой шестилетний ребенок сможет выслушать подобное и не сойти с ума? Он вскоре забудет о том, что случилось с ним в аду, и почему у него нет родителей. Они воспитают его вчетвером. Гарибальдо возьмет его к себе в кафе, Пиппо сможет там жить. Грейс будет приглядывать за ним и станет для него тетушкой, готовой на все ради племянника. А профессор и падре займутся его воспитанием, сделают из него человека, и тогда жертва Маттео не окажется напрасной.

Они шли по улицам Спакканаполи и смотрели на последствия землетрясения. Им казалось, что именно они стали причиной бедствия, но никто из них об этом не говорил. Они считали, что старый мир погиб и нужно все начинать сначала. Они будут воспитывать Пиппо, все четверо, несмотря на свой возраст и собственные проблемы.

Потом они присоединились к людям, собравшимся на площади Сан-Паоло Маджоре. Принесли с собой две церковные скамьи, чтобы разжечь угасающий костер, и расположились там, вокруг ребенка, а тот не говорил ни слова и широко раскрытыми удивленными глазами смотрел на этот мир, который заново открывал для себя, странный мир, разрушенный, опрокинутый на землю. Согревшись у костра, они стали петь вместе со всеми старые неаполитанские песни, чтобы улочки вновь наполнились голосами людей, чтобы грохот земли сменился пением и чтобы Маттео услышал их там, где сейчас находится. Чтобы он понял, что все хорошо, что Пиппо здесь, вместе с ними, и для начинается новая жизнь.

XVII

Письмо отцу
(август 2002)

Я остановился у заправки и выключил мотор. Подбежал парень залить бензин. Я вылез из машины. Хотелось подышать ночным воздухом. Вокруг меня — сплошное уродство. Это рабочий пригород Фоджи, большого города, что на полуострове Гаргано: бензоколонки чередуются с унылыми домами с размеренной монотонностью. Интересно, есть ли в этом уродливом, безликом городе исторический центр. Я не понимаю, куда попал, и уже не знаю, куда мне ехать. Меня знобит. Необычная усталость навалилась на меня. Мне казалось, что уже все решено и осталось только дойти до цели. Верил, что эта ночь станет ночью моего торжества, и вдруг обессилел. Ноги подгибаются. Я переоценил себя. Меня по-прежнему мучает то, что сказала Грейс. Мать. Вот название ее городка на указателе. Каньяно. Это ее родной город. Руки у меня дрожат. Неужели я проделал весь этот путь, чтобы добраться до нее? Неужели, не признаваясь в том самому себе, я стремился в Каньяно? Нет. Я приехал к отцу. Только к нему.