Книга Лед и вода, вода и лед - Майгулль Аксельссон

— Что, заштопали этого?

— Да.

Ула, кивнув, отводит от него взгляд и глубоко затягивается. И едва успевает выдохнуть, как дым улетает прочь.

— Хорошо.

Молчание, Андерс лихорадочно ищет, что бы такое сказать, что-нибудь, не имеющее отношение к Роберту и тому, что произошло сегодня, но не успевает. Ула заговаривает первым:

— Он скользкий гад, этот тип…

Андерс поднимает брови:

— Потому что назвал вас уродом? Да это просто спьяну…

Ула взглядывает на него:

— Тьфу. На это я плевать хотел.

Андерс не отвечает, только пожимает плечами. Бесполезно. Ула не смотрит на него, но и не умолкает.

— Видывал я таких…

— Аа.

— Так что сразу раскусил, что за тип. Едва он появился на борту.

Снова молчание, и в какой-то момент Андерс думает, не уйти ли, но не двигается с места, он стоит совершенно неподвижно и смотрит на Улу, который поднял свой стакан, но взглядом увяз где-то далеко-далеко.

— Такие не… Упс!

Судно, вздрогнув, замирает. От этого совсем небольшого толчка Ула едва не падает — но успевает схватиться левой рукой за поручень и ухитряется, спружинив, не пролить ни капли виски из стакана.

— Ловко, — улыбается Андерс.

Ула ухмыляется:

— Правда, а?

— Почему мы остановились?

— Резолют. Остров, вон. Там ледовый лоцман.

Андерс оборачивается и вглядывается в сторону горизонта. То, что недавно казалось очень темной тучей, опустилось на водную поверхность и превратилось в остров. Черный остров.

— А когда он прибудет?

— Завтра, — говорит Ула. — Когда будет посветлее. Чтобы вертолет смог сесть.

Опять наступает молчание, оба стоят рядом неподвижно, глядя на остров.

— А вы не знаете…

Ула говорит другим голосом, увереннее, чем только что, и в то же время тише, но фразы не договаривает. Андерс, подождав, переспрашивает:

— Да?

Ула сперва не отвечает. Он стоит не шевелясь и смотрит на остров, а потом пожимает плечами.

— А! Забыл, что хотел сказать.

Ладно. Андерс не возражает. Бритой голове уже холодновато.

— Мне пора, — говорит он, сунув руки в карманы. — Увидимся еще.

Ула гасит окурок о поручень, по-прежнему уставившись на остров на горизонте.

— Ну да, конечно, — произносит он.

~~~

Сколько она еще просидит вот так?

Выпрямив спину и зажав обе ладони между ляжками. И неподвижно глядя перед собой. Притом что смотреть особо не на что, кроме собственной идеально прибранной каюты. Такой опрятной, что кажется необитаемой. Двери шкафа закрыты и заперты. Все поверхности чистые и пустые. Ноутбук засунут между спинкой стула и письменным столом и закреплен тугой резинкой. Даже случись ураган, ничто здесь не сдвинется с места, даже если «Один» поднимется на воздух, перевернется пару раз, шлепнется на воду и несколько раз подскочит, ничего не изменится. А кстати. Постельное белье взлетело бы. А сама бы она стукалась бы, как мячик для пинг-понга, о потолок и стены.

Но никакого урагана не будет, наоборот, полный штиль и серый туман за окном. Море лежит серое, как железо, среди белых льдин, темные тучи тяжко нависают над ним, туман и мгла застилают горизонт. Словно небо уже не может больше держаться наверху, словно оно решило опуститься вниз и лечь, как одеяло, на землю, словно оно хочет напомнить ей, что вся эта поездка — недоразумение, что это иллюзия — полагать, что можно хоть ненадолго сбежать из мира. Северный Ледовитый океан находится в мире. И «Один» принадлежит миру. У того, кто желает оставить мир, есть только один выход. Но об этом она обещала себе не думать.

— Обострение, — произносит она вслух и, прижав кулаки к глазам, трет так отчаянно, что алая тьма становится черной. А открыв глаза, понимает, что судно вроде бы остановилось. Кругом так тихо, только откуда-то снаружи доносится приглушенная музыка. Вечеринка, видимо, продолжается. Хорошо. Тогда она не будет тут сидеть и пялиться в пространство. Тогда она станет вести себя как обычный человек, который живет настоящим. Благоразумный. Совершенно нормальный. Она просто причешется и спустится вниз, чтобы общаться с остальными. Потому что спать сейчас еще рано, а работать уже поздно, да и мысли все время будут ускальзывать в прошлое.

— Хватит, — говорит она вслух самой себе.

И это именно то, что ей нужно было услышать, потому что в следующую секунду она уже в душе, она стоит под струями воды, она красит губы тем, что осталось от помады, не удостаивая мыслью того некто, кто это сделал, и расчесывает волосы щеткой. И все это почти в одно мгновение. Она улыбается отражению, брызгаясь духами. Вот так. Теперь она хорошенькая. А в кармане брюк лежит нечто, похожее на стилет, на случай, если она вдруг покажется чересчур хорошенькой. Риск, правда, невелик, но все же…

Сюсанна всегда носила с собой этот стилет, который на самом деле нечто иное. Начиная с пятнадцати лет, когда она нашла его в комнате у Бьёрна, в комнате, в которой тогда уже никто не жил больше полугода. Стилет лежал в его черной гастрольной сумке, пустой и пыльной, стоявшей на дне шкафа. У Сюсанны в тот день была температура и то странное состояние, когда кожа словно отстает на сантиметр от мышц и костей, отчего все казалось ненастоящим. Как во сне.

А потом это и в самом деле казалось сном, то, что она впервые за много месяцев открыла закрытую дверь комнаты Бьёрна и вошла, что она стояла в своей ночной рубашке посреди холодного утреннего света и смотрела по сторонам. И не сразу сообразила, что Инес пересоздала эту комнату, сделав из нее мемориал скорее гимназиста, чем рок-звезды. Учебники аккуратной стопкой лежали на столе, словно Бьёрн вот-вот войдет и сядет делать уроки, но на стенах не было ни одной фотографии «Тайфунз», а на полке ни одной их пластинки. Сюсанна медленно повернулась и обнаружила, что стоит перед шкафом. Мгновение она смотрела на него, прежде чем решила протянуть руку, повернуть ключ и открыть дверцу.

Казалось, в шкафу время застыло еще более плотно. Там висели немного поношенные рубашки Бьёрна, еще гимназического времени, его старый вельветовый пиджак и красивый черный свитер из ламы. На верхней полке лежала белая футболка, тщательно наглаженная и сложенная аккуратно, словно в магазине, рядом его трусы, такие же ослепительно-белые, тоже сложенные и наглаженные. А внизу стояла его гастрольная сумка, большой черный кожаный баул, с которым он почти год не расставался. Сумка скалила свои серебристые зубы, будто в глумливой усмешке, и Сюсанна, встав на коленки, запустила руку в черную пасть и стала там шарить в поисках чего-нибудь, чего угодно, что снова сделало бы Бьёрна реальным.

Стилет торчал из-под черной картонной подкладки на дне. Он был очень тонкий, и, впервые ощутив кончиками пальцев прохладную поверхность металла, Сюсанна решила, что это авторучка. Она не сразу смогла вытащить его, а когда наконец вынула, то не поняла поначалу, что это. Небольшой металлический предмет со щелью по всей длине и кнопочкой внизу. Не авторучка. Сюсанна нажала на кнопку большим пальцем, но ничего не произошло, кроме того, что она по неловкости выронила этот предмет на пол. Вообще-то ничего страшного. Дома она была одна, и никто не услышал бы, чем она занимается. Но она все-таки подняла этот предмет, спрятала в руке и устремилась назад в свою комнату и в постель. И только пролежав там неподвижно довольно долго в ожидании, что кто-то, кто угодно, откроет дверь и уставит на нее обвиняющий перст, посмела наконец разжать кулак и разглядеть поближе эту штуку.