Книга Дом образцового содержания - Григорий Ряжский

Упиралась уезжать, искала причину, оттягивала сколько могла. Ходила на окопы, точнее, возили их. Это все еще было лето, то самое, первое военное, сорок первого.

А потом была осень, когда Гитлер подбирался к Москве с каждым днем все ближе, кровавей и страшней, но не добрался, не взял, в том числе и потому, что Роза и другие москвичи трудились на рытье защитных окопов и возведении оборонительных заграждений, до которых доставлял их военный грузовик.

Трогался он из самого центра, от соседних Патриарших, выгружая всех на Волоколамке вместе с лопатами, хлебом и питьевой водой, где-то перед тридцатым километром, если от Главпочтамта брать. После чего поздним вечером забирал измученных людей обратно, сгружая другую смену из таких, как и они: пенсионеров, подростков и женщин всех прочих посильных возрастов.

И никогда Роза не смотрела на это дело как на трудовую повинность по результату трудмобилизации: могла бы смело не сдвинуться с места – не приписана была положением домохозяйки ни к какому предприятию или ведомству. Но только не для нее оказалось взять такое свое право да отринуть в сторону от защитного дела – не для Розы Мирской. Непригодной получилась для нее случайная эта вольница, ненужной.

А потом была организована противовоздушная дружина, и Роза первой явилась по призыву на сборный пункт, где им объяснили, как надо не бояться своих зениток, как лучше тушить зажигалку, сброшенную с немецкого бомбардировщика, как ловчей столкнуть ее с крыши и как наиболее эффективно нашвырять ей в пасть песку.

Она дежурила на крыше, охраняя от разрушительного пожара Семин дом, их Дом в Трехпрудном, который она за просто так не отдаст на растерзание врагу, – дом, за который она будет бороться, чтобы отстоять Семино творение, его архитектурный гений и талант, и не позволит она фашистскому зверю загубить памятник драгоценному человеческому труду – памятник любимому мужу, Семену Львовичу Мирскому, живому или нет.

Роза Мирская проводила там столько, сколько оставалось у нее для этого времени, в любую для фашиста летную погоду. Это означало, что если не была она на рытье окопов или, измученная непривычным делом, не спала, чутко прислушиваясь сквозь сон к сигналу воздушной тревоги, то, стало быть, караулила немца с воздуха, вглядываясь в небо с верхней площадки Семиной крыши. Думала, ожидая фашиста, о том, как предусмотрительно заложил муж в проект такую подходящую, горизонтальную площадку в высшей точке домовой крыши, словно знал о ее предназначении через сорок лет службы.

На этом же удобном пятачке местным подразделением ПВХО была установлена зенитка, и Роза Марковна к концу своего первого дежурства успела узнать каждого бойца по имени и потом всякий раз старалась подкормить артиллеристов-зенитчиков домашним – еврейской коврижкой, приготовленной из того, что еще оставалось в доме от прежних запасов ржаной муки, толченой мацы, остатков окостеневшего засахаренного меда и сыпучей крошки довоенного фундука.

Вплоть до пятьдесят пятого, до самого Вилькиного рождения, зенитку с крыши так и не снимали, лишь сразу после отката немцев от Москвы вывезли снаряды да еще через пару лет скрутили с орудия замок. То ли не до нее было городскому армейскому начальству, то ли приказ на это имелся соответствующий – не трогать на случай оккупантского реванша. На всякий случай Роза Марковна иногда поднималась на крышу проведать стальную подругу, протереть ей жерло от городской грязи и немного смазать из остатков веломашинного зингеровского масла.

Однажды, уже после Семиного возвращения из магаданской неволи, пригласила наверх мужа, думала, пробьет на сентимент, покажет, как дом его врагу противостоял в отсутствие хозяина. Не вышло. То ли не услышал ее Семен Львович, то ли оставался на тот момент глубоко в себя погруженным. Рукой махнул неопределенно и попросил дать какао пополам с молочком. И мацы, как обычно, накрошить. Правда, и было это уже недели за две до быстрой смерти.

А сразу после Семиной кончины в орудийной станине завелась голубиная семья, и однажды Роза обнаружила поверх прохладного металла три голубиных яичка. И тогда она стала ходить туда почти всякий день, маскируя и проверяя голубиную семью, наводя должный порядок и организуя заградительную оборону от посторонних котов и соседских пацанов.

Потом голубки выросли, оперились и улетели жить на неведомую помойку. А зенитку разобрали и вывезли, тоже в неизвестном направлении мирной жизни. Но теперь это было и кстати, потому что в тот день, когда, матерясь и негодуя, солдаты-пэвэошники стаскивали ее вниз, родился Вилька, сын Тани и Бориса, внук Розы Марковны и покойного Семена Львовича Мирских. Желанный всем им наследник фамилии – Вилен Борисович Мирский.

Связь свою с Аронсоном Татьяна Мирская, в девичестве Кулькова, продолжая трудиться в коллекторе той же иностранной технической библиотеки, не прерывала вплоть до момента, когда скрывать ее больше не стало нужды. Быть может, такого и не случилось бы в ее жизни, да, скорей всего, просто и не понадобилась бы вся эта канитель с разводом, уходом из семьи Мирских и по сути потерей сына. Не случилось бы – а вот взяло да произошло. По малому набиралось-набиралось, да к одному дурному дню и накопилось.

На разводном суде судья, толстая тетка в черном пиджаке и со стянутыми в тугой кулек на затылке волосами, строго взглянула на Вилена и задала нечестный вопрос:

– С кем хочешь жить в одной квартире, Вилен: с мамой или папой?

– С бабушкой, – чтобы уйти своим ответом от подлого вопроса, ответил он тогда на теткин вопрос и, еле удерживая веками уже готовые низвергнуться на судебный линолеум слезы, мотнул головой в сторону Розы Марковны, а вовсе не матери, чем лишний раз доказал Татьяне Кульковой, в замужестве Мирской, сколь ненавистна и подла вся эта их нация с вежливыми кивками, приторной едой и прочим обманом по всем показателям человеческой жизни. Одно делать у них получается справно, да, как видно, и то – не у каждого.

– Спасибо тебе, Господи, – пробормотала в этот момент Роза Марковна, как всегда не задумываясь, какого из имеющихся богов благодарит. «И какое счастье, что Сарочка у нас есть, – подумалось ей тогда же, – особенно теперь после ухода Татьяны из семьи, когда помощница по дому станет просто жизненно необходима».

К тому времени Сара жила в доме Мирских седьмой год, и всякий раз, когда подходил очередной день ее рождения, Роза Марковна, загодя готовя к этому дню подарок и стол, думала, что, наверное, это сама судьба так не случайно соединяет и разъединяет случайных по жизни людей, лучше самих этих людей зная о том, как им будет правильней и лучше. Из-за того, что Сара, безусловно способная и, возможно, даже талантливая по-своему девушка, в силу несомой ею который год в семье Мирских трудовой повинности и речи не заводит о том, что надо бы учиться, поступать в столичный вуз и получать достойное образование, Роза Марковна стала нервничать на второй или третий год пребывания Зининой дочки в доме в Трехпрудном. Прикидывала поначалу и так и так. Допустим, пусть готовится и поступает на вечерний, к примеру, и совмещает учебу с жизнью и работой на семью. Но сама же, обмыслив вторично, каждый раз признавалась себе же, что вряд ли из этой идеи выйдет толк. Там – не вытянет, здесь – не справится. Или наоборот. В общем, откладывала до следующего года, а через время – те же сомнения мешали или случалось совсем неподходящее что-нибудь: то Вилька заболеет, то весна неожиданно разгорится вовсю и всем им в Фирсановку придет пора собираться. То стирка накопилась, глажка опять же, постель и скатерти с салфетками – на крахмал ставить, отдельно от постели, затем в гардероб укладывать, в аккуратную стопку. Опять же столовое серебро потускнело и кое-что из каждодневного мельхиора: чистить, после тонко уже оттирать и обратно раскладывать по местам, что куда. Потом, глядишь, отпуск подоспел, мать навещать, гостинец из столицы в Житомир переправлять, всегда в одно и то же обязательное время – вокруг еврейской Пасхи, на всякий случай, так, чтоб не было больше искушения у кого-то из гостей грехи свои не в кухонную раковину сливать, а в адрес конкретного живого человека направлять, пусть даже безмолвной домработницы-хохлушки.