Книга На черной лестнице - Роман Сенчин

Серая кошка вконец обнаглела и запрыгнула на стол. Задрала хвост, победно выгнулась. Хозяйка вскочила ее согнать, кошка увернулась, и одна из чашек опрокинулась, упала на пластиковый паркет. Кофе разбрызнулся.

– Ой, простите! – Тонкая кожа хозяйки стала красной. – С ума сошли! – И уже без церемоний отшвырнула кошку в сторону прихожей.

– Что ж, весна, – попытался пошутить Роман Валерьевич; Наталья Алексеевна перевела, женщины осторожно посмеялись.

Хозяйка затерла кофе бумажными полотенцами, потом вынесла таз с накапавшей с потолка водой. Роман Валерьевич, наблюдая за ней, поднял глаза на пятно. В центре оно было уже не желтым, а темно-серым. В юности Роман Валерьевич недолго учился в строительном училище, определил: скоро отвалится кусок штукатурки. «А перекрытия-то наверняка деревянные. Тут мощно может рухнуть». Потолок было жалко.

– А скажите, Роман, проза всех новых реалистов так мрачна? – последовал новый вопрос.

– Гм, честно говоря, я не понимаю, что значит «мрачна». – Он стал показно раздражаться, это часто шло на пользу встречам. – В том-то и дело, что проза новых реалистов не мрачная, не чернушная, а предельно объективная. Мы показываем реальность во всем ее многообразии. Среди новых реалистов есть писатели бодрые, жизнеутверждающие, как, например, Сергей Шаргунов. – Наталья Алексеевна поморщилась, она не любила Шаргунова. – Но нельзя сказать, что он не пишет про темные стороны жизни. Есть Илья Кочергин, москвич, который жил на Алтае несколько лет. Его тема – неприкаянность нынешних тридцатилетних, неустроенность их в новых реалиях. Есть эпатажная Ирина Денежкина, которая честно и беспощадно пишет о молодежи. – В голосе Натальи Алексеевны послышалось уже явное неудовольствие, Денежкину она не считала за писательницу, но Роман Валерьевич упорно продолжал. – Кстати сказать, ее чуть ли не на все европейские языки перевели… Еще есть Аркадий Бабченко, воевавший в Чечне. – Женщины набросились на свои блокнотики и тетрадки, а Наталья Алексеевна шепотом сообщила ему:

– Я им Аркашу приводила. Очень хорошая была встреча.

– Да, вот Аркадий Бабченко, – воодушевился Роман Валерьевич. – Его повесть «Алхан-Юрт» – это даже не совсем повесть, а документальное и в то же время высокохудожественное описание нелепого, бессмысленного боя и вообще войны… В общем, главное в новом реализме – достоверное описание действительности. Будет правда жизни, будет и художественная правда.

– Спасибо, – кивнула Наталья Алексеевна и обратилась к женщинам: – Сам мо квэсчинс.

– Я хотела бы, – заговорила хозяйка. – Разрешите, я буду… инглиш? Я не очень хорошо могу выражать по-русски…

– Да, конечно! – Роман Валерьевич обрадовался, что вопрос будет задавать она: можно открыто смотреть на приятное лицо, делая вид, что пытаешься понять, о чем она.

Девушка говорила слегка гнусавя, и от этого становилась по-особенному, по-новому соблазнительна. И Роману Валерьевичу показалось, что он не в этой тесной, перегруженной Москве, а где-то там, в неведомом Брюсселе или в ведомом Берлине; что через час выйдет отсюда, завернет в тихий кабачок, выпьет неспешно бокал хорошего вина. Нет, сто граммов шнапса. Закусит куском жареной свинины… Вечером погуляет на улице красных фонарей, посмотрит, пофантазирует, отдохнет душой…

Заметил не сразу, но первым – одна из женщин, слева на диване, стала странно заваливаться на бок. Молча, медленно. Уронила блокнот и ручку.

– Эй! – перебил Роман Валерьевич долгий вопрос хозяйки. – Смотрите.

Началась паника, суета. Суетились, конечно, женщины; Роман Валерьевич поднялся со стула и всячески показывал, что он наготове, но не знает, что именно делать.

Уложили женщину, подоткнули подушками, чтоб не упала. Много и вразнобой говорили по-английски. Выделялось, как заклинание, слово «Ана»…

Роман Валерьевич рассмотрел ту, что потеряла сознание. Довольно молодая, оказывается, но полная, оплывшая какая-то. Большая грудь увиделась, лишь когда женщина оказалась в горизонтальном положении – такие сдобные блины. Лицо вроде бы симпатичное, но неухоженное, без косметики, без чего-то такого, что заставило бы им любоваться.

Хозяйка прибежала со стаканом воды. Лежащей стали брызгать на лицо, слабо шлепали по щекам, мяли пальцы.

– Нашатырный спирт надо, – сказал Роман Валерьевич хозяйке; та посмотрела на него непонимающе и протянула трубку радиотелефона.

Роман Валерьевич передал ее Наталье Алексеевне.

Дозвонились до скорой, объяснили, что иностранка, гражданка Румынии, потеряла сознание и не приходит в себя. Диктовали адрес, код замка внизу… Серая кошка, воспользовавшись моментом, снова запрыгнула на стол и легла между посудой, круглыми своими глазами глядела на людей, словно бы призывая их взять ее за шкирку и сбросить на пол.

Конечно, Роман Валерьевич был растерян – растерян, но не напуган. Его взбадривали такие происшествия, заставляли очнуться от полусна однообразности. В мозгу начинали работать какие-то новые участки, рождались молодые клетки…

То ли вода помогла, то ли шлепки: женщина приоткрыла глаза, что-то пробормотала. Роман Валерьевич сел на стул.

– Что с ней? – спросила Наталью Алексеевну.

– Она, оказывается, беременна, и почувствовала кровь.

– М-м, нда. – Роман Валерьевич поискал, что бы сказать еще, нашел: – Для беременных специальная скорая есть. У меня жена, когда младшую дочку ждала, вызывала. Номер, жалко, не помню.

Сидели вокруг журнального столика, грустно, уголками губ, улыбались. Румынка пришла в себя, но продолжала лежать, лицо было неживое, желтое.

– Что ж, мы сделали все, что могли, – произнесла Наталья Алексеевна, будто оправдываясь. – Ждем скорую помощь… Может быть, продолжим? Это уместно?

Роман Валерьевич пожал плечами. Она задала тот же вопрос по-английски. Женщины несмело закивали, взяли свои блокнотики и ручки.

– Я спрошу коротко, – выпрямилась на стуле хозяйка. – Где вам нравится, в Москве или… или провинция? Вы ведь из Сибирь?

Это тоже была непременная тема встреч с иностранками. И, почти не задумываясь, не подбирая слов, Роман Валерьевич стал повторять то, что говорил раньше:

– Как писателю, мне интересна и Москва, и провинция. Везде в избытке тем для рассказов, повестей, романов. У меня довольно много вещей посвящено сибирской провинции. Это вообще уникальный мир, там живут совершенно другие люди, нежели в больших городах…

Румынка зашевелилась на диване, что-то со стоном проговорила. И женщины снова стали над ней хлопотать. Роман Валерьевич умолк. «Нет, продолжать не имеет смысла». Посмотрел на часы. Было около часа.

По просьбе румынки позвонили ее мужу – он работал неподалеку. Потом дали ей кубик рафинада. Роман Валерьевич поинтересовался, не диабет ли у нее. Нет, диабета не было.

– Простите, – обратился к хозяйке, – у вас где-нибудь можно покурить? Ну, смокинг.