Книга Взлетают голуби - Мелинда Надь Абони

Ильди, тебе еще нужно что-нибудь, кроме яйца? – спрашивает Драгана; она бросает яичную скорлупу в мусор, вытирает тыльной стороной ладони лоб. Да, один горячий сандвич с сыром и ветчиной и канапе со спаржей (надо будет позвонить в международную справочную службу, попросить найти номер телефона Янки, может, у Янки есть телефон, и он, может, еще работает; и вообще, международная справочная служба – это уже звучит как обещание), давно ты не можешь им дозвониться? – спрашиваю я Драгану. С тех пор как эти вояки чертовы, мои сербы, начали стрелять с гор. Клянусь тебе, они с нами делают, что хотят, морочат нам голову, что мы вроде всегда ненавидели друг друга, мы, то есть сербы, хорваты и мусульмане, я бы им поверила, ладно, да только им никто не верит, никто, у кого есть сердце, мы все боснийцы, glaubsch mir?[44]; родственников Драганы, которые всегда считали себя боснийцами, теперь называют боснийскими сербами, а город, который они все любят, сербы сейчас осадили, и все стреляют: и сербы, и хорваты, и мусульмане (если в головы человеческие вселилось безумие, его никакой силой не изгнать оттуда, оно живет, и чувствует себя хозяином, и жиреет от всяких бредовых идей), Драгана пальцами вылавливает спаржу из банки, мне одно лишь хочется понять, зачем, собственно, люди высаживались на Луну? Ильдико, die Politiker muesch doch alle in ein Rakete inestopfe und uf Mond ufeschüsse[45], а если хватит бензина, то пускай дальше летят, чтобы нашли наконец своего настоящего Бога, а нас оставили в покое, Драгана говорит все быстрее, швейцарский немецкий мешая с немецким литературным, причем эта смесь вязнет и тонет в сербохорватской речевой мелодии. Согласные в устах Драганы пускаются в пляс друг с другом, Сараево скоро совсем мертвый, увидишь, и мажет тост горчицей, сверху кладет сыр и ветчину, яйцо тем временем подпрыгивает в кипящей воде, warum glaubt jeder in Welt, wir Serben sind Menschenfresser[46], Ильди? – и Драгана кладет приготовленный сандвич в тостер, Драгана и я, два диких зверя, каждый из нас выдерживает взгляд другого, мы должны быть смертельными врагами, потому что Драгана – боснийская сербка или сербская боснийка? – а я принадлежу к венгерскому меньшинству Сербии (безумие кружится и кружится в моей голове, во всех головах), и пусть это полный абсурд, но очень даже может случиться, что кто-то из моих двоюродных братьев станет дезертиром, потому что, будучи венгром, не захочет служить в югославской армии, и может случиться, что кто-то из двоюродных братьев Драганы застрелит его, потому что будет служить в югославской народной армии, а дезертиров там, как и везде, принято расстреливать; а может случиться так, что дезертиром станет кто-то из двоюродных братьев Драганы, потому что он чувствует себя боснийцем и, будучи боснийским сербом, не захочет служить в югославской народной армии, и, может статься, тогда его расстреляет мой двоюродный брат, который не дезертирует из югославской народной армии, хотя бы потому, что не захочет рисковать своей жизнью; конечно, может получиться и так, что оба они будут убиты каким-нибудь мусульманином, или хорватом, или случайной пулей, или их разорвет пехотная мина где-нибудь в неведомом месте, на ничейной земле, пока мы тут с Драганой на нашей кухне готовим сандвичи.

(А посетители наши – кто они теперь: немецкие швейцарцы или швейцарские немцы?)

Драгана кладет сварившееся яйцо на подставку, дает мне тарелочку с канапе, за горячим сандвичем придешь чуть погодя, говорит она, и я наконец выхожу из кухни и скрываюсь за стойкой.

В этот апрельский день никак у меня из головы не выходит Янка, я пытаюсь посчитать, сколько лет минуло с тех пор, как я видела ее в том ресторанчике, я вытряхиваю спитой кофе в специальную коробку, наполняю фильтр свежемолотым кофе, девять лет, не меньше, думаю я, автоматически придавливая горку в фильтре и не замечая, сильно я давлю или, наоборот, слишком слабо, кажется, девять, и в ушах у меня звучит ее голос, хотя слышала его всего один раз, девять лет тому назад, все-таки слуховая память у человека невероятная, я нажимаю на ручку кофеварки, надо переспросить у Номи, она сегодня работает в зале, слабый или не очень слабый кофе с молоком она просила, и еще, кажется, свежевыжатый апельсиновый сок или что-то другое; Драгана кричит из кухни: сандвич готов! – и тут подходит Номи и спрашивает: где ты сейчас, на какой планете? – ну да, я сама себе задаю этот вопрос, так и надо бы ответить, мол, сама не знаю, нет, надо как-то по-другому, а лучше всего нам, по крайней мере нам с ней, как-нибудь сесть и обсудить, обдумать все и придумать, что мы можем сделать, может, все-таки стоит встретиться с Бенно, с его группой, я бы спросила у Номи, допускает ли она мысль, что наша родня не переживет эту войну, что нашему дяде Пиште так и не сделают операцию, потому что из-за эмбарго в городе нет необходимых медикаментов, и завтра, может быть, все они будут покойниками, и дядя Пири, и тетя Ицу, и Чилла, ведь они совсем бедные, и Янка, которая могла бы быть мной или Номи и о которой я знаю лишь, что она бросила учиться на экономиста, уехала из нашего родного города и теперь работает диктором на радио в Нови-Саде, вся наша большая семья сейчас канула куда-то в неизвестность, с ней невозможно ни встретиться, ни даже поговорить по телефону, в мире нет уже ни Берлинской стены, ни железного занавеса, но мы с нашей родней отрезаны друг от друга, словно и не было никогда ни шоссейных дорог, ни поездов, которые, может, и ходят по расписанию, но на них нельзя сесть, ни рельсов, которые, правда, проложены, но неизвестно зачем. Мне хочется спросить Номи, как нам разыскать Янку, может, посоветоваться с отцом, как нам лучше сделать это (через несколько дней после того, как мы отметили мое двадцатилетие, Номи вдруг сказала: надо забыть, похоронить наши планы, абсурд это все, бессмыслица, не сможем мы больше вернуться туда, это просто детские фантазии, мы оставили там свое сердце, а на его месте теперь – пустота, мираж, но это обычное дело, типичный удел эмигранта; беречь себя для будущего, чтобы потом стать несчастным на прежней родине? Нет! Я спросила у Номи: а здесь-то ты счастлива? Номи в ответ рассмеялась, в нас ведь столько всего намешано, мы ни то ни се или и то и се, а такие люди в принципе более счастливы, чем другие, потому что им везде хорошо, они повсюду, в любом мире чувствуют себя почти как дома, но – почти, а не полностью). Номи – девушка исключительно разносторонняя, она и на кухне работает, и за стойкой, и в зале, и с агентами переговоры ведет, и все ее любят, – она не колеблется, если нужно напомнить, что время для бизнеса сейчас – не самое подходящее, кофейню мы взяли не в слишком удачный период, но ничего, мы справляемся, несмотря ни на что, и, не будь вокруг нас людей, которые к нам хорошо относятся, мы бы и не знали, что про нас говорят! И Номи вытряхивает в мусор окурки из пепельницы, так ведь? И если братья Шерер все еще рассказывают про нас, что мы вроде дали Таннерам взятку, да не какую-нибудь, а пятьдесят тысяч! – это недавно шепнула им по секрету фрау Фройлер, – то мы отвечаем: полно, вас ввели в заблуждение, вы полагаете, мы такие скупые? Не пятьдесят, а сто тысяч (ну, а тогда что с мужским туалетом, который все время залит мочой, хочу я спросить у Номи, и зачем кто-то приклеил на нашу дверь листовки со злорадно ухмыляющимися солнышками?), Номи напоминает мне, что уже одиннадцать с минутами, я отпускаю рычаги «чимбали», вытряхиваю спитой кофе из фильтров в коробку, густой кисточкой очищаю от кофе все зазоры в машине (регулярная чистка кофеварки – залог хорошего кофе), влажной тряпицей протираю рычаги, заодно вытираю и фильтры, «чимбали» я знаю довольно хорошо, а вот свои руки узнаю, благодаря «чимбали», все лучше (у нас с Номи – руки тети Ицу, в этом я совершенно убеждена), ты уже думала, что в Воеводине ситуация может обостриться так же, как в Боснии, что и там может возникнуть такая же эскалация? – тихо спрашиваю я Номи поверх «чимбали», и мой язык не так чтобы очень уж охотно произносит это «эскалация», как неохотно он произносит «балканская война» или «эмбарго». Да, отвечает Номи, продолжая постукивать пепельницами по краю мусорного ведра, и мы смотрим друг на друга, я и моя сестра, которую я люблю и которая сейчас, в этот момент, так же растерянна, как и я.