Книга Конформист - Альберто Моравиа

— Не меня ли вы ищете? — спросил он, когда между ними оставалось несколько шагов.

Человек тоже остановился и на вопрос Марчелло ответил почти боязливо, тихим голосом:

Простите меня, я шел за вами только потому, что мы оба идем, вероятно, в одно и то же место… иначе я бы никогда себе не позволил… Извините, вы не доктор Клеричи?

— Да, это я, — сказал Марчелло, — а вы кто такой?

Агент специальной службы Орландо, — ответил мужчина, только что не отдавая честь, — меня послал полковник Баудино… он дал мне оба ваши адреса… пансиона, где вы живете, и этот… Поскольку в пансионе я вас не застал, то поехал сюда, и случайно мы оказались в одном автобусе… Речь идет о срочном деле.

— Пойдемте, — сказал Марчелло, сразу направившись к воротам материнской виллы.

Он вытащил из кармана ключ, открыл калитку и пригласил мужчину войти. Агент повиновался, почтительно сняв шляпу и обнажив совершенно круглую голову с редкими черными волосами и белой круглой лысиной посередине, напоминавшей тонзуру. Марчелло пошел вперед по аллее, ведущей в глубь сада, где в беседке, как он знал, стояли стол и два металлических стула. Идя впереди агента, он в который уже раз обратил внимание на запущенный, одичавший сад. Чистая белая гравиевая дорожка, по которой ребенком он бегал, развлекаясь, взад и вперед, давным-давно исчезла, ее не то рассыпали, не то закопали. Направление аллеи, заросшей сорняками, можно было угадать по остаткам двух маленьких миртовых изгородей, неровных и прерывистых, но еще узнаваемых. По обеим сторонам аллеи клумбы тоже заросли пышными сорняками. На смену розам и другим цветам пришли колючие кустарники и ежевика, которые тесно переплелись между собой. То здесь, то там под деревьями виднелись груды мусора, рваные картонные коробки, разбитые бутылки и прочие разнородные предметы, обычно скапливающиеся на чердаке. Марчелло с отвращением отвел глаза и вновь спросил себя с печальным удивлением: "Почему же они не приведут сад в порядок? Нужно сделать так немного… почему?" Чуть дальше аллея проходила между стеной виллы и оградой, той самой, увитой плющом, через которую ребенком он общался со своим другом Роберто. Марчелло прошел под навес, сел в металлическое креслице и предложил агенту тоже присесть. Но тот почтительно остался стоять.

Синьор доктор, — поспешно сказал он, — дело небольшое… мне поручено передать вам от имени полковника, что по пути в Париж вы должны остановиться в С., - агент назвал город неподалеку от границы, — и найти там синьора Габрио, в доме номер три по улице Глициний.

"Изменение в программе", — подумал Марчелло. Он знал, что в секретной службе любили нарочно менять распоряжения в последний момент с тем, чтобы распределить ответственность и запутать следы. Он не удержался и спросил:

— А что там, на улице Глициний? Частная квартира?

Не совсем так, синьор доктор, — ответил агент, расплывшись в широкой смущенной и вместе с тем на что-то намекающей улыбке, — там дом терпимости. Содержательницу зовут Энрикетта Пароди, но вы спросите синьора Габрио. Дом, как и все подобные заведения, открыт до полуночи… однако, доктор, было бы лучше, если бы вы пошли туда рано утром, когда там никого нет… я там тоже буду. — Агент помолчал, потом, не зная, как объяснить отсутствие какого- либо выражения на лице Марчелло, неловко добавил: — Это для большей безопасности, доктор.

Марчелло, не говоря ни слова, поднял на агента глаза и какое-то время разглядывал его; теперь следовало отослать его, но Марчелло, непонятно почему, возможно из-за честного, приветливого выражения широкого квадратного лица, захотелось сказать агенту несколько неофициальных слов, выразив ему тем самым свою симпатию. В конце концов он спросил:

— Давно вы на службе, Орландо?

— С тысяча девятьсот двадцать пятого года, доктор.

— Все время в Италии?

Скорее наоборот, доктор, — со вздохом ответил агент, явно желая пооткровенничать. — Эх, доктор, если б рассказать вам, какой была моя жизнь и что мне пришлось пережить… Все время в разъездах: Турция, Франция, Германия, Кения, Тунис… никогда не сидел на месте. — Он помолчал, пристально глядя на Марчелло, потом напыщенно и высокопарно и вместе с тем искренне прибавил: — Все ради семьи и отечества, синьор доктор.

Марчелло снова взглянул на агента, который стоял выпрямившись, со шляпой в руках, почти по стойке "смирно", и, жестом отпуская его, сказал:

Ладно, все в порядке, Орландо. Передайте полковнику, что я остановлюсь в С., как он того хочет.

— Хорошо, синьор доктор.

Агент попрощался и удалился.

Оставшись один, Марчелло уставился перед собой в пустоту. В беседке было жарко, горячее солнце, проникая сквозь листья и ветви дикого винограда, усеяло его лицо пятнами ослепительного света. Металлический эмалированный столик, некогда белоснежный, а теперь грязный и облупленный, был покрыт черными ржавыми пятнами. Из беседки Марчелло была видна часть ограды, где в плюще когда-то было отверстие, через которое он переговаривался с Роберто. Плющ по- прежнему был на месте, и, вероятно, все еще можно было заглянуть в соседний сад. Но семья Роберто больше не жила на соседней вилле, дом был занят дантистом, который принимал там пациентов. С ветки винограда вдруг спустилась ящерица и бесстрашно побежала по столу. Это была самая обычная толстая ящерица с зеленой спинкой и белым брюшком, бившимся о пожелтевшую эмаль стола. Мелкими скользящими шажками ящерица быстро приблизилась к Марчелло и застыла на месте, подняв к нему острую головку и уставившись вперед маленькими черными глазками. Он ласково посмотрел на нее и замер, боясь спугнуть. Марчелло вспомнил, как ребенком убивал ящериц, а потом, чтобы избавиться от угрызений совести, напрасно искал понимания и поддержки у боязливого Роберто. Тогда он не нашел никого, кто облегчил бы ему груз вины. Смерть ящериц он должен был пережить в одиночку. И в этом одиночестве он усмотрел знак преступления. Но теперь он не одинок, он никогда больше не будет одинок. Даже если он совершит преступление — если только оно совершено ради определенных целей, — рядом с ним встанут государство и зависящие от него политические, общественные, военные организации, массы людей, которые думают так же, как он, а за пределами Италии — другие государства, другие миллионы людей. Если разобраться, то, что он собирался совершить, было куда хуже, чем убийство нескольких ящериц, и тем не менее заодно с ним было столько людей, начиная с агента Орландо, славного человека, женатого, отца пятерых детей. "Ради семьи и отечества". Эта фраза, такая простая, несмотря на свою высокопарность, была похожа на красивое разноцветное знамя, развевающееся в солнечный день на свежем, веселом ветерке, в то время как поют фанфары и маршируют солдаты. Фраза звучала у Марчелло в ушах, ликующая и печальная, соединяющая в себе надежду и грусть. "Ради семьи и отечества, — подумал он. — Для Орландо этого довольно… почему бы не довольствоваться этим и мне?"

Он услышал в саду, у въезда на виллу, шум мотора и сразу встал, резким движением спугнув ящерицу. Не торопясь, Марчелло вышел из беседки и направился к выходу. Старый черный автомобиль остановился на аллее, неподалеку от еще распахнутых ворот. Шофер, одетый в белую ливрею с синим позументом, как раз закрывал их, но, увидев Марчелло, остановился, приподняв фуражку.