Книга Протокол - Жан-Мари Гюстав Леклезио

Будильника на столике нет. Мужчина не снял с руки часов, и кожаный ремешок составляет все его одеяние; он лежит голый. Женщина тоже голая; на безымянном пальце правой руки у нее обручальное кольцо. Она курит, зажав сигарету между указательным и средним пальцами той же руки, бумага промокла от пота и кое-где порвалась. Но она курит.

Небрежно скатанная в комок одежда валяется на стуле, между спинкой и сиденьем. В радиоприемник, за стекло со шкалой волн втиснута фотография; на ней те же мужчина и женщина, на сей раз одетые, на улице Рима; он улыбается, она хранит серьезность. На обороте карточки они написали свои имена и фамилию:

Мадам и Мсье Луиза и Жан Маллампар.

Два года назад они шутки ради написали там свои имена, потому что через месяц собирались пожениться: так они думали. Все это теперь дело прошлое. Два жарких лета, а может, раскаленные радиолампы совершенно покоробили снимок. Нет ничего чудовищно трагического или забавного в комнате, где в тот час, на третьем сигнале, в четырнадцать часов десять минут, полно солнца, пота, музыки из фильмов — играет шарманка, все неподвижно, кроме руки женщины — она курит, и блестящего круглого глаза мужчины по имени Жан Маллампар.

В бакалее, на первом этаже современного нового здания, в бакалейном магазине «Продукты Рогаль», висит календарь, утверждающий, что сейчас август, конец августа месяца, 26-е или, может, 24-е. Это написано на листе отрывного календаря, который идет по категории «забавный» из-за юмористических фраз на каждый день. Сегодня это вопрос: Что стучит один раз на тысячу? — Многоножка с одной деревянной ногой», календарь лежит на коробке с изображением блондинки, одетой в платье в горошек. В руке она держит стакан, на котором большими красными буквами написано, что именно она пьет: «BYRRH» — «Аперитив». Все горячее, почти кипящее. Душно пахнут герани, шуршат по асфальту шины. Лето, конец августа. Шезлонги на пляжах скрипят под тяжестью широких, загорелых, лоснящихся спин; солнечные очки жалобно пищат, когда их складывают. В одной или двух столовых одновременно красный муравей что-то ест прямо с ядовито-зеленого пластмассового листка, изображающего то ли желтую розу, то ли розовую гвоздику.

Мужчины и женщины входят в воду, делают глубокий вдох, поднимают руки вверх, ждут, когда волны от катера плеснут им на живот, и окунаются, и плывут вперед, подняв голову, а потом дно кончается, и они оказываются в стихии, лишающей их имен, делающей их смешными, выдохшимися, растерянными.

Море круглое, ядовито-синее; сантиметрах в пятидесяти от берега мальчуган в плавках сидит в воде и считает на пальцах выброшенный течением мусор: банановая кожура пол-апельсина лук-порей щепка водоросль ящерица без головы пустой, смятый тюбик «Артана» две коричневые кучки неизвестного происхождения комок конского навоза кусочек ткани «Бедфорд Корд» окурок сигареты «Филипп Моррис»

На залитой солнцем набережной, на перекрестке с бульваром де ла Гар, умирает от солнечного удара пожилая дама. Она умирает очень легко, не один, а множество раз, настолько это легко. Падая плашмя животом на тротуар, молча, без единого слова, она задевает рукой крыло припаркованного автомобиля, и ее старая высохшая рука начинает слегка кровить, а она умирает. Люди проходят мимо, кто-то ищет жандармов, кюре или врача, одна женщина на мгновение застывает и произносит тихим голосом:

Пресвятая Богородица

Всемилостивая Заступница

с Вами благословение Господне…

Сидящий на скамейке итальянец достает из кармана пачку итальянских сигарет. Пачка на три четверти пуста, и название «Esportazione» утратило первоначальный шик и напоминает выцветший флажок. Он достает сигарету, и происходит именно то, что и должно было произойти: он закуривает. И пялится на грудь идущей мимо девушки. Обтягивающая майка в морском стиле из «Призюник». Две сиськи.

Посредством блоков, гигантских серых прямоугольников, бетона на бетоне и всех этих бесконечных угловатых мест, можно быстро перемещаться из одной точки в другую. Люди живут везде, всюду жизнь. Солнце выжигает шероховатые стены. Древние и новые города помещают вас в гущу жизни; вы живете, как это описано в тысячах книг, теснясь друг на друге. Каждое слово воздействует, каждая фраза — череда воздействий того же порядка, каждая новость — час, или больше, или меньше, минута, десять, двенадцать секунд.

Над головой Матиаса назойливо вьются мухи, во дворе отчаянно вопит, срываясь на визг, ошпарившийся ребенок, а Матиас пытается работать — он пишет детективный роман. Ручкой, на бумаге в клеточку.

«Жозефима притормозила.

— Выйдешь здесь?

— О'кей, солнышко, — отвечает Дуг.

Он вылезает и тут же понимает, что совершил роковую ошибку.

— Лучше бы ты не валял дурака.

Красавица Жозефима вытащила инкрустированный серебром револьвер, чудо бельгийского оружейного искусства, и направила дуло прямо в живот Дугу.

Вот черт, подумал Дуг, теперь уже и бабы мечтают меня пристрелить. Что случилось с моей знаменитой сексапильностью?

— И что теперь? — криво ухмыльнулся Дуг. — Не забыла, у меня есть страховка.

— Надеюсь, достаточно солидная, иначе твоя вдовушка очень расстроится, — ответила Жозефима и спустила курок».

И Дуглас Дог умер, а может, не умер.

Но из множества окон по-прежнему открывается вид на зеленые виноградники с посиневшими от купороса листьями. Светит солнце, дети собирают улиток в маленькие корзиночки: брюхоногие укрываются в раковинах, доверившись плевочкам липкой пены, удерживающей их на веточках лавровых кустов. Террасы питейных заведений забиты до отказа: в «Лионском кафе» под красными балдахинами сидят и разговаривают люди.

Может, пойдем на пляж?

Официант, кружку пива. Кружку пива.

Кружку пива.

Билеты Национальной лотереи! Кто желает сорвать крупный куш?

Только не я, спасибо.

Официант, розового вина.

Конечно, мсье, уже несу.

Вот.

Сколько с меня?

Франк двадцать, мсье.

Держите, это вместе с чаевыми.

Да, мсье.

Спасибо.

Куда сядем, Жан?

Видел вчера Морена. Знаете, что он мне сказал?

Вот это номер.

Никогда. Это невозможно, совершенно невозможно.

Я потом пойду по магазинам мне чертову прорву всего нужно купить масло мясо ленту для халата…

Ну что, уходим? Официант?

Да какое ему, к черту, до этого дело, какое дело и что и что он же мне сказал… Ну что ему за дело, а?

Кафе очень красиво декорировано, все выдержано в темно-красных тонах, и столы, и стены; идеально круглые столы расставлены на тротуаре в геометрическом порядке, да так ровно, что в солнечные дни, при задернутой шторе с высоты третьего этажа они кажутся выставленными на позицию огромными одноцветными шашками. Напитки подают в обычных стаканах, они стоят на столах, со следами крема Шантильи и помады на ободках.