Книга Датский король - Владимир Корнев

Теперь ситуация представлялась Ксении в ином свете. Когда же в день ее Ангела в дверь гримерки вежливо постучали и балерина услышала голос «реставратора бутафории», она решила наконец все расставить на свои места. В новом костюме, при галстуке и в лаковых штиблетах, с подвитым пшеничным чубом, Тимоша выглядел почти комически. Руки его были заняты: он держал букет хризантем и обернутый в «золотую» бумагу неизвестный предмет.

— Вот, мадемуазель Ксения, пришел вас с Днем Ангела поздравить. Всех благ желаю, храни Господь, как говорится!

В ответ прозвучало сдержанно-вежливое:

— Благодарю, но подарки — совсем лишнее.

Визитер опустил голову, тяжело вздохнул:

— Вы, барышня, наверное, думаете: возомнил о себе хам невесть что? Увидел вашу красоту, невинную душу вашу и решил, дескать, приударить. Знаю, какие по театру сплетни пускают. А у меня, Бог свидетель, ничего дурного на уме нет!

— Выражайтесь яснее. Что вам угодно?

— Я как умею выражаюсь: в гимназиях не учился. Сами видите, что полюбил вас. Носом не вышел знатной даме руку и сердце предлагать — знаю, не дурак-с! Да я, мадемуазель Ксения, и надежды не питаю: хоть иногда глянете на меня, словом добрым подарите, и того с лихвой хватит. А видеть не желаете — гоните прочь хама. Только уж подарок назад не возьму, я ведь от чистого сердца. Может, когда и вспомните: есть на свете человек, для которого вы жизни дороже.

Ксения долго в растерянности смотрела на Тимошу, но не находила ни слова, ни нотки фальши в его признании: «Оттолкнуть человека за то, что он открыл тебе душу?»

— Не мучайте себя, Тимоша, зла на вас я не могу держать. Подумайте лучше о семье. У вас ведь есть дети, каково им без отца?

У Тимофея едва заметно дернулось веко.

— Долга своего отцовского я не забывал. Не обидел я ни сынка, ни жену: за все про все каждый месяц тридцать целковых им отсылаю, к тому ж в деревне земля кормит. Жена хозяйка справная, дай Бог каждому, живут. Да и не жена она мне — что было, быльем поросло. Я мужчина свободный.

Про себя Ксения подумала: «Брак и не расторгнут — они перед Богом до сих пор законные муж и жена! Как он может спокойно жить с таким грехом на душе? Разлюбил, но ведь есть долг!» — а вслух пришлось мучительно подбирать выражения:

— Послушайте! Но как же так? Вы же Господа прогневляете и не боитесь! Вы рассуждаете как легкомысленные студенты, ну, в конце концов, как люди, испорченные цивилизацией, а ведь… Может, вы и не веруете вовсе?

— Неправда ваша, — гость перекрестился, — православный я! Намедни Святых Тайн приобщался. А как же — без этого нельзя-с! Про «вилизацию» эту я, конечно, не понимаю ничего, но знаю зато — много культурных людей, всяко поумнее меня будут, по-новому живут. Сходятся свободно, без венца даже, и расходятся полюбовно. Такая теперь жизнь: Господь допускает, значит, Ему так угодно-с! Я, значит, тоже волю свою могу проявить — жизнь новая пошла, выходит, нету здесь, барышня, большого греха.

«Барышня» стояла на своем:

— Семья — подобие Святой Церкви, а вы ее разрушаете — разве можно Церковь разрушать? Вспомните, ведь точно для вас сказано: «Что Бог сочетал, человек да не разлучает!» Вы, по-моему, заблуждаетесь, не чувствуете, где положен предел человеческой свободе и воле.

Мастеровой молча краснел, выдавая душевное смятение. Ксения при всей своей горячей убежденности сомневалась, имеет ли право осуждать того, кто обладает куда большим суровым житейским опытом.

Тимофей поставил перед ней подарок, показывая, что собирается уходить. Ксения, чтобы совсем не обижать его, развернула упаковку. Там оказалась деревянная шкатулка ручной работы, сплошь покрытая затейливым резным узором. В центре крышки славянской вязью значилось: «КСЕНИЯ». Это было так наивно трогательно! Присмотревшись, девушка различила в затейливом узоре вьющиеся цветы, «крины сельные»[65], сказочных птиц и диковинных полувитязей-полулошадей[66]. От шкатулки исходил смолистый дух бора, напоминавший запах ладана. Она посмотрела гостю прямо в глаза:

— Может, я наговорила лишнего сгоряча, но вы. Тимофей, тогда хоть с батюшкой посоветуйтесь. Он вас должен убедить. Спасибо вам за такое внимание и за подарок. Вы первый меня поздравили с Днем Ангела.

Тймоша попятился к выходу, раскланиваясь:

— Благодарствуйте, мадемуазель, выслушали меня, путаника! Буду заглядывать… если позволите-с!.. Счастливо оставаться!

Гость ушел.

Ксения не удержалась: приложилась щекой к шкатулке. Ларчик словно бы еще хранил тепло рук простого русского умельца, вложившего в кусок дерева толику бессмертной души.

И все-таки вне своего внутреннего мира Ксения чувствовала себя неуютно: богема пугала неумеренностью, свободой нравов, аристократический круг — чопорностью, переходящей в высокомерие, и открытой недоброжелательностью. С «народом» она сталкивалась только в церкви да во время редких прогулок по городу. Мир простых людей оказался далек от «сказки» Ксюшиного детства. Ругань, пьянство, стремление урвать лишнюю копейку — всего этого раньше она вроде бы не замечала, а заметив, была удручена. «Господи, Ты всемогущ, — взывало обиженное сердце, — почему так жесток Твой мир? Ты создал его прекрасным, но враг рода человеческого коверкает его, нарушая гармонию на Твоих же глазах!»

Вот почему, узнав, что Катенька Тучкова, может быть, самое близкое для нее «существо» в суровом Петербурге, наперсница детства, навсегда затворилась в Шамордине, по сути одинокая и беззащитная Ксения расстроилась не на шутку. А тут еще близились ответственные выступления за границей — культурно-дипломатическая миссия.

В воскресный день перед отъездом Ксения отправилась в Тихвин к духовному отцу за советом и, как положено, за благословением в дорогу. Духоносный старец встретил, ждал ее приезда: «Знаю, радость моя, знаю. Тяжко в миру-то, да и немощь человеческая ко греху склоняет, но не смущайся нимало: известно тебе, в чем юдоль твоя, вот и исполняй свое служение мирское. А чтобы в обитель удалиться, на то особое призвание нужно». Артистка сбивчиво поведала о предстоящих французских гастролях Императорского балета. Схимник перебирал четки, и за разговором не оставляя внутренней «умной молитвы»: «Много соблазна в Европе. Тяжко тебе там будет, но Господь поможет, ибо сие на добрую славу Державе нашей и миру всему в наущение. Ну езжай с Богом, чадо, коли Государю самому угодно: чего земной Царь желает, то, знать. Царь Небесный велит».

III

В день отъезда в Париж Ксения встала раньше обычного — поезд отбывал в девять утра с Варшавского вокзала. Хотя вещи были собраны еще накануне, ночью Ксения не спала: все вертелось в голове, волновалась, не забыла ли она что-нибудь. Старалась, конечно, уснуть и в то же время боялась, что заснет под самое утро, да и проспит, не дай Бог, а ведь на ней была ответственность и за гордое имя Мариинского театра, и за честь Отечества. После получасовой молитвы и легкого завтрака Ксения добавила к своему дорожному скарбу резной липовый крест, постоянно висевший в ее гримуборной и неизменно сопровождавший ее во всех поездках — один из скромных подарков театрального столяра. Теперь по обычаю следовало бы присесть на дорожку, но в прихожей зазвенел звонок. «Кто-то совсем некстати явился!» — подумала балерина. Оказалось, однако, что весьма кстати: на пороге стоял шофер, весь в коже, в шлеме и перчатках-крагах, с букетом от неизвестного верного почитателя. Это, как всегда, были свежие розы разных сортов и цветов, но неизменные форма и рисунок букета точно подчеркивали, что их посылает одно и то же лицо: плотная от множества пышных бутонов двухцветная полусфера состояла из двух равных частей различного цвета, только в центре каждой половины выделялось по розе из «противоположной» части. Такой простой прием усложнял композицию букета, а может, и нес в себе какой-то дополнительный смысл. Ксения уже привыкла к подобным невинным «сюрпризам»: сначала противилась всяческим знакам внимания, а потом смирилась, решив, что это лучше, чем если бы воздыхатель домогался личного знакомства. Дорогие причуды праздных вертопрахов до сих пор пугали балерину; ни с чем не сравнимое забытье в таинстве танца, восхитительное слияние с музыкой были для нее высшей платой за искусство, а сегодня она испытала знакомую досаду: «Почему всегда инкогнито? Как сказала бы мама, mauvais ton — хоть бы визитную карточку передали с букетом! Вот уж и горничная куда-то исчезла! Наверняка разнесет по всему дому: „Барыне опять розы от постоянного по-клонника-c!“ Сплетни поползут… Если бы можно было спрятаться от любопытных глаз и ушей!» Тем временем шофер ловко подхватил поклажу — небольшой баул и внушительных размеров чемодан, туго перехваченный ремнями и необычайно тяжелый. «Только, ради Бога, осторожнее!» — волновалась Ксения, ведь там покоилось все самое дорогое, что есть у балерины, — профессиональные принадлежности. Она боялась отправлять их багажом, уже наученная горьким опытом, разными неприятностями при пересылке. Бывало, что пропадут или будут испорчены пуанты или затеряются сценические костюмы. Чтобы не остаться перед спектаклем без самого необходимого, балерина давно уже раз и навсегда решила все это в дороге держать при себе, рядом.