Книга Гардемарины. Канцлер - Нина Соротокина

— Ка-а-к? Меня хотят сделать опекуном этой девицы? — вскричал Никита, напрочь забыв, что девица смотрит на него во все глаза. — Но для этого надо хотя бы мое согласие!

— Мы его получим, — заверила мумия, сложив руки лодочкой, как перед молитвой.

Девица вдруг отчаянно зашмыгала носом.

— Ну будет, будет, — безучастно сказала Опочкина.

— Простите, а вы кем приходитесь нашей милой… — он не сообразил, как назвать девушку, и просто показал на нее рукой.

— Я-то? — переспросила Лидия Сильвестровна. — Седьмая вода на киселе. Знакомо вам такое родство?

Она было пустилась в объяснения: Мелитриса живет из милости у старой графини… не Репнинской, нет, а Лепниной, только Мелитриса ей не настоящая племянница, а она, Лидия Сильвестровна, настоящая…

Никита прервал поток этих излияний.

— Я сейчас же поеду к благодетелю и другу моему Ивану Ивановичу Шувалову. Думаю, что на этой неделе мадемуазель Мелитриса будет представлена государыне.

Девица за всю беседу так и не сказала ни слова. «А сколько было бы переполоху, — подумал Никита, — если бы дочь героя оказалась немой! Но что я, дурак, ерничаю. Бедную девочку пожалеть надо… сирота». Всю дорогу к графу он думал в этом направлении, однако ни жалости, ни сострадания к девице Репнинской так и не появилось.

Шувалов, к удивлению, был дома, но разговор не получился. Он торопился в Царское.

— Хорошо, что девица быстро приехала. А то потеряла бы фрейлинство. Государыня стала забывчива… — он улыбнулся грустно. — О дне аудиенции извещу с курьером.

— Аудиенция будет на этой неделе? — в голосе Никиты против воли прозвучало нетерпение.

— Торопишься отделаться от родственницы? — засмеялся Иван Иванович. — Что, лицом дурна, красива или дурочка? — Видя, что Никита молчит, он еще пуще развеселился. — А что ж не спрашиваешь о своей первой протеже? Девица Фросс, как и предполагали, пострадала безвинно, и страдания вознесли ее на небывалую высоту, — он стал строг, назидателен, заговорил в нос, неосознанно копируя брата Александра.

— Она, оказывается, сведуща в медицине, а потому определена в помощницы повивальной бабке самой великой княгини.

— Быть не может! — прошептал Никита, потрясенный.

— Удивлен? — грустная улыбка вернулась к Ивану Ивановичу. — Вот и я удивлен… Но, видно, во всем есть свой смысл, — он задумался на мгновение, затем встрепенулся, заглянул собеседнику в глаза, доверительно взял за пуговицу. — Завтра у Бестужева бал на Каменном. Государыня туда ехать не хочет… Но это я так, к слову, может, еще и поедет. Пятого сентября именины Их Величества: с утра в Троицкий монастырь, вечером торжество. На этот раз предполагается устроить все самым скромным образом. Седьмого мы будем отдыхать, восьмого — праздник Рождества Богородицы. Этак до Репнинской никогда дело не дойдет, — Шувалов рассмеялся. — Знаешь что… привези свою девицу прямо к службе восьмого в Царское. Именные пригласительные билеты я вам вышлю. В церкви у государыни всегда хорошее настроение, а после службы я оную девицу и представлю. Сейчас прости, друг… Ехать пора…

Ночью Никита долго не мог уснуть, а когда уснул наконец, одним глазком успев всмотреться в странный и несуразный сон, то тут же и был разбужен цокающим равномерным звуком — по улице кто-то шел.

В связи с ремонтом левого крыла, где размещалась его спальня, Никита перебрался в правое, примыкающее торцом к проулку, — кто же знал, что он будет слышать здесь каждый уличный звук. Очевидно, что шла женщина, шла быстро, однако в звуке шагов ее не угадывались взволнованность или страх, просто она торопилась. Куда? И тут же возник следующий вопрос — кто? Например, дама… она может в ночной час спешить от тайного любовника к нелюбимому мужу, или наоборот — от нелюбимого к любимому. А может быть, камеристка, горничная, или швея, или купеческая дочь… или шлюха, или помощница акушерки, шаги были гулкие и долгие, все шла и шла, словно не из одного конца улочки в другой, а по самому Млечному Пути стучала каблучками: цок, цок, цок, Никита вылез из жаркой постели, подошел к окну… никого. Понимание, что он никогда не узнает, кто эта неизвестная, было неожиданно мучительным. «Более того, — подумал он с раздражением, — от этого можно сойти с ума». Он словно стал невольным свидетелем каких-то событий, чьей-то жизни, мог поучаствовать в них, поймать их за хвост — и не успел. Никита понимал, что такие бредовые мысли могут прийти только со сна, в состоянии растрепанности и оторопи, но чувство раздражения не проходило.

Ах, Анна, прелестная Анна, не будем скрывать, сообщение Шувалова взволновало его… чуть-чуть. В конце концов он рад за девушку, искренне рад, что весь этот ужас кончился, плохо только, что свидеться с Анной теперь будет трудно. И не потому, что окружение великой княгини недосягаемо. У него Екатерина под запретом — не искать с ней встреч, не измышлять бесед. Даже случайных — Никита давно дал себе такой зарок и свято его соблюдает.

Он опять лег, закрыл глаза. На этот раз ему представилось, что по проулку идет Мелитриса в очках и испанской вуали. Цок, цок… слушайте, да она хромает. Какую сложную мелодию выстукивают ее шаги. Мало того что она похожа на сушеную стрекозу, так у нее еще и ноги разной длины. Видение спешащей куда-то Мелитрисы было столь реально, что Никита невольно рассмеялся. А еще говорят, что не бывает звуковых галлюцинаций!

И вдруг все исчезло, через высокий, серый забор совершенно беззвучно прыгала огромная собака с висячими ушами, крепкими лапами и могучей, как у быка в корриде, грудью. Никита знал, что через мгновение собака уткнется в него лапами, это будет не больно, но он все равно окажется поверженным на землю в цветущий газон, а когда встанет на ноги, то опять увидит медленно перемахивающую через забор собаку с черными ушами. Никита успел подумать, что собака во сне — к другу, потом все исчезло, осталось забытье без сновидений.

А на следующий день объявился Сашка. Никита узнал об этом из наскоро написанной записки, буквы в ней так и прыгали: «Встретимся у тебя, скажем, завтра, скажем, в шесть вечера. Алешку я предупредил». В этих «скажем» Никита почувствовал, что Другу смертельно надоела армия с ее дисциплиной, любовью к субординации, точности, глуповатой значительности и прочая… Следовательно, тут же известить Белова, мол, письмо получено, а также виват, ура, согласен! Все это он сообщил, только изменил место встречи, сославшись на ремонт в своем дому.

Дело было, конечно, не в ремонте. Оленеву очень не хотелось знакомить друзей с Мелитрисой. Избежать этого он не мог, она была дочь героя, обласканная государыней, он просто был обязан ее представить. И все бы хорошо, но фрейлина обязана быть хорошенькой, это, так сказать, закон жанра. В противном случае он выглядит смешно. Этакий неудачник: покупал лошадь, а обнаружил, что это верблюд, выиграл огромную сумму денег и тут же выяснил, что играл с шулерами, принял в доме фрейлину, а ею оказалась неказистая стрекоза в очках. И, конечно, явится Лидия Опочкина и брякнет про опекунство. Алешка начнет трунить, Белов подмигивать, мол, вот они, холостяки, поумнее нас, женатых, а он как хозяин дома должен будет поощрительно на них поглядывать, круглить грудь, похохатывать глупопошлость непереносимая.