Книга Записки прадеда - Михаил Волконский

Вдруг среди сидящих вокруг него людей его внимание невольно обратило на себя одно лицо прилично одетой пожилой женщины. Лицо было нерусское; это сразу бросилось в глаза.

«Господи, где я видел это лицо? — стал припоминать Сергей Александрович. — Знакомое, положительно знакомое! Где-то видел, а припомнить не могу».

— Кто это? Вы не знаете? — толкнул он Доронина, показав ему на пожилую женщину.

— Почем я знаю! — ответил тот. — Вероятно портниха какая-нибудь. Судя по лицу, она француженка.

«Сам вижу, что француженка, но не портниха только, нет, таких портних не бывает!» — соображал Орленев.

На сцене в это время уже ходили по канату.

Сергей Александрович продолжал рассеянно глядеть и думать о том, что было вчера с ним и как он увидит Гирли и непременно скажет ему, что так нельзя его мучить, что он больше не согласен, что он хочет видеть Идизу каждый день.

Канатного плясуна сменила танцовщица, танцовщицу — фокусник. Этот долго оставался на сцене и показывал разные штуки, называвшиеся «опытами магии».

Наконец наступил главный номер программы — выход укротительницы льва.

Опустили занавес. На нем были довольно плохо намалеваны портик и зелень в виде зернистой икры. За занавесом послышалось движение, стуки и топот нескольких людей, передвигавших что-то тяжелое. Публика затихла и жадно стала прислушиваться.

Музыканты — две скрипки, труба, флейта и барабан — играли какой-то морсо д'ансабль, причем слышались кстати и некстати барабанные удары по преимуществу.

Наконец занавес снова поднялся, и глазам публики предстала железная клетка во всю сцену, а в клетке ходил и дико рычал лев. Он рычал потому, что его дразнил палкой загримированный негр в зеленой чалме, грязной от сажи, которой он мазал себе лицо. Куртка на нем, благодаря очевидно той же саже, казалась еще грязнее. Но лев произвел полный эффект. Барабан перестал бить, и музыка умолкла.

Орленев заранее представил себе укротительницу, которая должна сейчас выйти, толстую, мускулистую, в коротком платье, с сильно развитыми икрами.

Укротительница, девица Шарлотта, вышла, но оказалась совершенно не соответствовавшей представлению Орленева. Она была худенькая-худенькая, с декольтированными плечиками, с ясно выступавшими ключицами, с маленькой головкой на тонкой, как стебелек, шее. Платье на ней, красное, обшитое позументом, каким гробы обшивают, было действительно короткое и открывало ее худенькие, затянутые в шерстяное розовое трико ноги. На шее у нее виднелся большой плоский овальный медальон на цепочке, который подпрыгнул, когда она присела пред публикой. Трудно было сказать наверное, сколько ей лет.

При ее появлении лев затих было, но загримированный негр стал дразнить его сильнее, и он снова зарычал.

— Живой лев-то, настоящий! — слышалось в толпе.

Шарлотта, присев пред публикой, быстро повернулась, вбежала по ступенькам маленькой клетки, приставленной к большой, втянула голову в плечики и в один миг, только успели хлопнуть открытые и закрытые негром решетки, очутилась в большой клетке.

— А!.. — пронеслось в толпе.

Лев, как только Шарлотта вошла к нему, успокоился. Негр не тронул его больше. Укротительница подошла к нему, как-то съежившись вся, взяла за гриву, и лев, ударив раза два хвостом по полу, прилег. Шарлотта села к нему на спину и, протянув свои худые руки, закрыла ими его пасть. Он послушно поддавался ей.

Публика с замершим дыханием следила за тем, что происходило.

Лев видимо был ручной, но жуткое чувство того, что он все-таки может вдруг кинуться и растерзать бедненькое существо, бывшее у него в клетке, приковывало общее внимание.

Шарлотта встала, быстро отпрыгнула назад к дверцам, кинула зверю что-то из кармана, решетка опять хлопнула, и она очутилась на свободе, вне клетки.

Только и всего.

Публика стала хлопать, но сдержанно, неохотно как-то. Не было ничего эффектного, потрясающего. Одна только минута захватила ее, но сейчас же это и прошло.

Шарлотта опять неловко присела и, взглянув на стоявшего с палкой негра, ушла за кулисы.

Бедная! Она сделала все что могла, она послушно, для удовольствия собравшихся на нее смотреть зевак была, может быть, на волосок от смерти, вошла к зверю, который не тронул ее только потому, что чувствовал, что она не боится его и привыкла к нему; что же от нее требовалось еще? Она рисковала жизнью на общую потеху, больше этого нечем было рисковать ей.

Орленев с Дорониным стали аплодировать снова. Их поддержали. Шарлотта вышла опять и опять присела. Вместе с ней кланялся почему-то и негр в грязной чалме.

3

Оттого ли, что Орленев чувствовал себя в особенном, приподнятом и размягченном настроении, или действительно эта маленькая Шарлотта, как звали укротительницу, была такая, но только она казалась ему очень несчастной. Много горя, должно быть, вынесла она.

«Да что горе! — почему-то вдруг пришло в голову Сергею Александровичу. — Сумей управить скорбью, и она станет счастьем».

Есть и были редкие люди на земле, для которых страдания составляли счастье. Ну, так вот Шарлотта, казалось Орленеву, принадлежала к таким людям.

Публика поднялась со своих мест и стала выходить из балагана. Чувствовалось, что хотя и было интересно, но представление не вполне удовлетворило ее.

— Вы куда теперь? — спросил Доронин, когда и они наконец очутились на вольном воздухе.

— Я?.. Не знаю! — начал было Орленев. — Впрочем простите, — вдруг добавил он, — я забыл совсем, мне нужно поспешить! — и, торопливо простившись с Дорониным, он, вдруг быстро зашагав от него, побежал почти.

Дело было в том, что он узнал теперь старую француженку, которую заметил еще в балагане. Она стояла в некотором отдалении и осматривалась, как бы соображая, в какую сторону ей следовало идти.

Это была та самая француженка, которую видел Орленев в Лондоне, когда она прибежала, ища Идизу. Тогда Сергей Александрович видел ее мельком, почти мимолетно и потому не мог вспомнить сразу ее лицо, но теперь он узнал ее. Это была она, несомненно.

Говорят, случай помогает влюбленным, и на этот раз поговорка вполне оправдывалась.

Орленев подошел к француженке и, не соображая хорошенько о том, что ему говорить и как повести речь с ней, сразу спросил:

— Это вас я видел в Лондоне с мадемуазель Идизой?..

Старуха француженка отшатнулась пораженная, но сейчас же ее лицо расплылось в улыбку, и она вежливо проговорила:

— Простите, но я не знаю, с кем имею честь говорить?

— Я со вчерашнего дня — жених мадемуазель Идизы; если вы все еще при ней, то можете спросить подтверждения у господина Гирли. Я — Орленев! — ответил Сергей Александрович, не столько словами, сколько интонацией голоса желая убедить ее, что он — то самое лицо, которым рекомендуется ей.