Книга Княжна Тараканова. Жизнь за императрицу - Марина Кравцова

* * *

…Потемкин поначалу готов был стонать от непонимания: зачем люди выдумали войну? Ему мало было просто воевать, как всем, ему надо было все для себя уяснить и вникнуть: для чего? Честь России? Да. Защита ее от коршунов? Здесь, на Днестре, он стоит за Москву и Петербург, за родное свое, бедное Чижово. Что же еще? Правая брань благословлена Богом. Но не Бог ведь придумал войну!

Первое ошеломление боем. От книг, молитв, стихов и клавесина… От шитья мундиров, муштры, от собраний эрмитажных, где царила владычица души и всея России… Куда кинула его добрая воля? Можно было сойти с ума! До боя, впрочем, были омерзительные баталии совсем иного порядка. Его страшно оскорбили, собираясь всю войну продержать при штабе. Начальство пожимало плечами, а что, мол, с тобой делать? Камергер и… поручик. По «Табелю о рангах» вроде генерал-майор, коль камергер. Только какой из него, пороха не нюхавшего, к шутам, генерал!

Злой на весь свет Григорий Александрович живо настрочил послание Ее Величеству.

Он ничего не понимал. Он ненавидел этот земной ад… и рвался в этот ад.

Екатерина не замедлила с ответом. И вот он уже в корпусе генерала Прозоровского. Здесь неожиданно столкнулся нос к носу с Ошеровым.

– Сережка! Ты как здесь?

– Так же, как и ты! Сам просил о переводе меня из гвардии в действующую армию.

Они обнялись.

– Ты дрался уж с турками? – спросил Потемкин.

Сергей коротко кивнул.

– Доводилось.

Что-то изменилось в Сергее – Потемкин сразу же это подметил внимательным оком. Он стал довольно развязным и необычайно уверенным в себе. Таким может стать человек, понявший, что он занимается именно тем, чем призван заниматься, и замечательно себя от этого чувствующий. Лихой кавалерист Ошеров был прекрасным воином. Давно миновал тот день, когда Алексей Орлов едва ли ни с одного удара выбил у него шпагу из рук. Повинуясь оскорбленному самолюбию, Сергей принялся прилежно учиться фехтованию и немало преуспел во владении холодным оружием. Простое человеческое волнение в начале каждого боя давало нервный толчок всем его силам, а природная отчаянность вместо отступления бросала вперед. В бою он очень быстро овладевал собой, прекрасно все соображал и ориентировался в происходящем. Прозоровский очень скоро заметил его, дал ему взвод гусар и обожал высылать в партизанские вылазки.

А Потемкин вскоре принял боевое крещение.

Взгляд резанула непривычная пестрота одежд… оружие сверкало в нежных лучах весеннего солнца… «Алла!» смешалось с «Виват Катерина!»… И началось… Конница шла в атаку. В совершенном убеждении, что мир сошел с ума, Потемкин, выражавший желание жизни за Отечество не жалеть, ощущал сейчас лишь одно – бежать, бежать, бежать… вперед ли, назад – не важно, только не думать, только не останавливаться…

– Вперед! – орал Ошеров своему взводу. – Ребята, круши басурман!..

Рука Потемкина работала сама собой – помогла тщательная подготовка, а сердце сжималось. Солнце блеснуло нестерпимо, скользнув лучом по зеркальному лезвию – прямо над головой Гриши. Он, ахнув, ловко увернулся от удара и сам, не думая, рубанул со всей силы. Почему-то бросились в глаза крупные рубины из выскользнувшей у роскошного турка сабли, похожие на капельки крови, а настоящая кровища хлынула из разрубленной головы… Потемкин развернул лошадь…

Сильная рука схватила под уздцы его коня. Рядом, совсем рядом оказалось разгоряченное лицо Ошерова с бисеринками пота на лбу. Сквозь вопли и ржание, хриплые возгласы пробился взволнованный голос Сергея:

– Гришка, руби их, не жалей, за матушку Екатерину, государыню нашу! Вперед!!!

О, Сережа прекрасно понял, что совершается сейчас с его другом!

Все смешалось – наши, враги… Потемкин, оправившись, пришпорил коня и, забыв обо всем, что делалось в сердце, рубил и колол, забрызганный чужой кровью, и все это было совсем не то, что он представлял себе на учениях в Петербурге… Но странное, непонятное чувство, постепенно наполняющее душу, было совершенно непривычным – он почувствовал вкус боя. Он стал выше собственного трепещущего сердца и страха смерти, выше этой адской непонятности, выше омерзения и даже присущей ему жалости – это чувство питало и давало силы, он жил уже в другом измерении, кидаясь на врага, отбивая и увертываясь от оружия. Крики… Страшные глаза, раскрытый рот – Потемкин рубанул, не раздумывая… Рванул поводья – вперед! Справа с размаху падает с лошади русский офицер… Потемкин обрушил палаш – получай! Турка, свалившего русского, уже топчут копыта Потемкинского коня. Вот вновь вихрем проносится куда-то Ошеров. Он боковым зрением замечает Гришу и кричит во все горло именно для него:

– Виват Катерина!

И это имя – единственное, что остается с Григорием из того мира, до боя – вдыхает в него жизнь, и он вдохновенно, жарко отвечает, вкладывая всего себя в возглас:

– Виват Катерина! Виват Россия!!!

И словно в отклик ему раздается горячее «ура!»

Турки бежали, смятые кавалерией…

* * *

Русская армия разбила лагерь возле Хотина. Хотин надо было взять. Крепость обстреляли из пушек, осадили, а главнокомандующий Голицын приказал… отступить за Днестр.

– Мы должны воевать на нашей стороне Днестра! – горячился он, споря с генералами. – Надо притянуть сюда основную силу противника: сокрушим ее, тогда и Хотин возьмем.

И ничто не могло его убедить.

…Сергей Ошеров ворвался к Потемкину, растрепанный и злой. Едва войдя, плюнул с досады.

– Нет, дьявол знает, что это такое! Опять отступили, проклятье… Мы могли бы уж десять раз взять этот несчастный Хотин! Нет, к лешему такого главнокомандующего… О чем государыня думает?

Потемкин прервал его неудержимую речь.

– Тише, тише ты, горячка, под суд захотел?! И не чертыхайся через каждое слово, будь любезен.

– Да ладно, – Сергей, поостыв, махнул рукой. – Вон, вишь, вина раздобыл в деревне, молодое еще, но очень славное. Молдавия, брат! Наливай.

– Не хочу что-то.

– «Не хочу!» Пей, пока дают. Скоро станешь знатным генералом, вот так же по-простому, по-товарищески больше уж не посидим.

Это не было шуткой, оба понимали, что к тому дело и идет. Потемкин в душе так и не свыкся с войной, и хотя дрался великолепно во главе своих кирасир, но после каждого боя, когда отпускало чудовищное напряжение, ему становилось так тяжко, так гадко на душе, что он готов был рыдать. Но чувства его никого не интересовали: война… Зато ясным стало другое: тонкий ум Потемкина находил применение и в битве: Гриша быстро научился мгновенно оценивать любую ситуацию и находить наилучшее решение. Великолепная выучка плюс мастерское владение оружием и личная храбрость… И вот он уже генерал-майор – не только по «Табелю о рангах» – и начальство им не нахвалится.

Голицын, не кривя душой, отписывал императрице: «Непосредственно рекомендую Вашему Величеству мужество и искусство, которое оказал в сем деле генерал-майор Потемкин; ибо кавалерия наша до сего времени не действовала с такою стройностью и мужеством, как в сей раз под командованием вышеозначенного генерал-майора».