Книга "Волкодавы" Берии в Чечне. Против Абвера и абреков - Юлия Нестеренко

— Зачем? Мы просто сожгли бы все аулы и точка! Не, ну мы бы лично в этом не участвовали! Чего вы все так на меня уставились! — поежился бравый фельдфебель. — А вот ребятки Гиммлера поступают с партизанами именно так.

— И как успехи?

— У них или у партизан? — ухмыльнулся я. — Честно говоря, с переменным успехом.

— Вот видишь! Вы не сможете справиться с местными в горах.

— Тогда для Германии выгоднее заранее руками НКВД придушить этих бандитов, — делает неожиданный вывод Гюнтер.

— Ладно, давайте спать! Шлафен зи битте!

Я послушно вытянулся под теплым одеялом, но сон ко мне не шел. Я лежал, уставившись в беленый потолок, и думал:

«Надо же, как символично: тезка погибшего революционера сражается с его братом-бандитом. И оба яростны и непримиримы в сознании своей правоты. Кровные враги, мстящие друг другу и по древним законам гор, и по законам классовой ненависти. Линия фронта в Чечне проходит не там, где окопы воюющих армий, и даже не между нациями. Линия фронта кровавой рваной раной проходит по сердцам людей. Вчерашние мирные соседи вдруг оборачиваются опасными врагами, глава сельсовета или начальник райотдела милиции оказывается главарем банды, за которой ему же и поручено охотиться. Сын на отца, брат на брата. Боже, в какое осиное гнездо мы попали! Кстати, Гюнтер прав. Почему бы нам в самом деле не помочь НКВД разобраться с бандитами?! Со своими мы воевать не собираемся, а эти двуличные союзнички в папахах, оказывается, и нам в спину нож готовят! Оказывается, вот какие планы были у их главарей!»

Рассказывает старшина Нестеренко:

— Через неделю Лагодинский дает мне краткосрочный отпуск, чтобы съездить в Грозный и навестить родных. Советует взять с собой Владимира с Асланбеком и парашютистов, выделяет нам машину. Мы не опасаемся, что пленные убегут — это глупо. Они очень хотят побывать в городе, но просят выдать всем нормальную одежду: немыслимо ехать в фашистской форме — горожане их разорвут.

— «Нормальная» — это какая? — уточняю я. — Четыре гражданских костюма, да еще подходящих размеров, взять неоткуда. Но зато у нашего каптенармуса есть новенькие комплекты хэбэ.

Притаскиваю со склада четыре комплекта красноармейской формы, естественно, без знаков различия.

Ростоцкий надевает русскую форму с удовольствием, даже вертится перед зеркалом. Димпер-Шаламов одевается привычно, он ведь начинал службу в нашей армии.

Даже Пауль уже особых фокусов не выкидывает. Только скроил гнусную рожу перед зеркалом и показал тельмановское приветствие «Рот Фронт». Гюнтер хотел дать ему по шее, но шутник увернулся и спрятался за мою спину.

Ну, вот все готовы. Переоделись, такое впечатление, будто «сбросили лягушачью шкурку», как в сказке, и стали людьми. Сжечь бы эту самую шкурку, но даже в сказке волевые методы до добра не довели.

Час езды по разбитой горной дороге, еще полчаса по равнине, и наша полуторка подъезжает к окраине города. Всюду видны следы ужасного пожара.

Вспоминаю свои впечатления о первом массированном налете немецкой авиации на Грозный.

Около пяти вечера заревел сигнал воздушной тревоги, затем мы услышали натужный гул моторов. С юга-запада, под углом к Старопромысловскому шоссе, подходили несколько десятков бомбардировщиков «Юнкерсов» и «Мессершмиттов» — истребителей прикрытия. Захлопали выстрелы наших зениток, но все же большей части вражеских самолетов удалось прорваться к окраине города. На подходе к цели они разделились. Первая пара сначала круто взмыла вверх, а затем начала пикировать на заводские корпуса, следом за ней маневр повторили остальные. От их брюха отделились черные точки авиабомб.

Нефтяные промыслы превратились в море огня. Горело все: огромные открытые хранилища с сырой нефтью, цеха, мастерские, склады и даже сама земля, годами впитывавшая нефтепродукты. С адским грохотом взрывались многотонные резервуары с бензином и керосином. Это случилось около пяти часов вечера, то есть во время пересменки. Я думаю, время было выбрано не случайно, ведь именно в этот час на заводе сосредоточивается максимальное число рабочих, поэтому число жертв бомбардировки резко возросло.

С севера появились наши истребители, их было меньше, чем немцев, но сталинские соколы отважно вступили в бой. Несколько вражеских самолетов были подбиты и врезались в землю. Нервы у их оставшихся в живых коллег не выдержали, они спешно сбросили оставшиеся бомбы куда придется и ретировались восвояси. Благодаря отваге наших летчиков и зенитчиков часть германских стервятников не вернулась на свой аэродром.

Огонь тушили все: и городские пожарные команды, и воинские части. Но унять разбушевавшуюся стихию было невозможно. Густой черный дым окутал город, закрыв солнце, его шлейф достиг даже Гудермеса, находившегося в 40 км от Грозного. Огонь погас только через несколько дней.

Наша машина ехала по свежему пожарищу, выглядевшему как картины Дантова ада. Вокруг громоздились взорванные нефтебаки, исковерканные, выгнутые невообразимой силой в жарком пламени металлоконструкции, в воздухе витал неистребимый запах гари, даже почва была покрыта остекленевшей от высокой температуры коркой. Пустыми глазницами окон глядели почерневшие от копоти полуразрушенные корпуса зданий. Черными обгоревшими скелетами стояли вдоль дороги деревья.

Ребята были потрясены масштабами разрушений. Всем троим Грозный почти родной. Пауль и Алеша провели здесь детство, а Крис юность. Все трое помнят красивейший южный город, утопающий в зелени садов. А что с ним стало после налетов фашистской авиации! Пусть ощутят свою вину, возможно, их донесения тоже наводили самолеты на цели.

— Не ваши ли донесения наводили самолеты на цель? — обвиняющим тоном говорит Чермоев.

— Никаких донесений не нужно было. Цели назначали по воздушным фотографиям даже для ночных бомбардировок. Грозный бомбили днем, — пытается оправдаться Гюнтер.

Рассказывает рядовой Гроне:

— Говорим о судьбе некоторых общих заводских знакомых. Боже мой, я-то думал, что гражданское население эвакуировано из города. Оказывается, наше люфтваффе бомбит не только заводы, но и жилые кварталы. Разбомбили дом в Заводском районе, где мы раньше жили. И дом напротив.

Скорбно стоим во дворе около нашего разрушенного дома.

— А помнишь?! Помнишь, как в этом дворе звучали наши детские голоса, звонко стучал футбольный мяч и азартные крики девчонок-болельщиц? А как по вечерам под старым тутовником на скамейке играл на аккордеоне и пел дядя Коля?

— Помню. На Рыжего, что у нас вратарем был, похоронку еще той осенью прислали. Шурка без вести пропал в первые дни войны.

— Может, не убит, а в плену? Есть надежда…

А Сергей продолжает медленно ронять горькие слова, словно гвозди в крышку гроба вбивает: «Ерофеевых всю семью — при бомбежке накрыло… Из Масловых только Дашутку вынули из-под развалин. На второй день в госпитале умерла. И дядя Коля из второго подъезда…