Книга Собиратель костей - Андрей Дашков

В садике, разбитом справа от коттеджа, за невысокой оградой, можно было различить неподвижные фигуры. В них я без труда узнал обитателей ближайшего «кладбища», на котором недавно побывал вместе с Габриэлем. Все выглядело так, словно кому-то удалось вырвать из цепкой старушечьей памяти и воплотить застывшую картинку её детства. Приятный ностальгический сон-воспоминание внезапно обернулся кошмарной явью, когда некто приказал: «Замри!»

К горизонтальной ветке огромной, старой и уже бесплодной яблони были привязаны детские качели – белое, изящное и хрупкое на вид кресло, подвешенное на витых шнурах. В нем сидела Чёрная Вдова, одетая в девичье платьице с рюшами и кружевами. Догадываюсь, что напялить его на тощую старуху было не так уж трудно, только оно оказалось коротким до непристойности. Дряблые ляжки, чёрная щель…

Другие фигуры явно напоминали аллегорические, правда, аллегорию я улавливал не вполне. Одна, в мужском свадебном костюме старого покроя, склонилась в угодливом поклоне и держала поднос, на котором лежали чёрная собачья голова, золотой медальон в форме сердечка и отрезанный детский пальчик.

Третью фигуру я узнал сразу – Госпожа Анархия с волчьим оскалом на лице, с багровыми от крови руками, одетая в чёрный балахон и кожаные сапоги. Довольно популярный персонаж у меня на родине, да и повсюду после Великой Смуты. Как ни парадоксально, я видел множество памятников, похожих на этот, представлявший собой декорированного мертвеца…

Тем временем аббатиса начала приходить в себя. Она потрясла головой, как собака, её взгляд приобрёл осмысленность. Она обвела глазами сестёр, косо посмотрела на фигуры в своём садике и содрогнулась, потом заметила меня. Через секунду мне стало ясно, что она смотрит мимо. Я медленно обернулся.

Примерно в двадцати шагах от нас, на аллее, образованной трейлерами, стояла карета. Кучер смахивал на сбежавшего пациента жёлтого дома. Звериные глаза полыхали диким оранжевым огнём на его измождённом лице, рот был перекошён… Шторки с гербами раздвинулись; в окошке показался профиль Прекрасной Дамы. Это напомнило мне кое-что из моего прошлого. Сердце заныло…

Последовал плавный изящный жест – белая рука взлетела и поманила меня. Столбняк мигом прошёл. Появилось предчувствие из тех, которые заставляют прислушиваться к голосам, звучащим из пересохшего колодца и приподнимать простыню, что шевелится на лице покойника, попадая в ритм дыхания… Инстинкт – незримое липкое щупальце – потащил моё тело по узкому коридору. И куда денешься, когда бег направляют глухие стены? К черту это унылое место! Прочь отсюда! И побыстрее.

Аббатиса взвизгнула у меня за спиной, и я услышал дробный топот её босых ног по доскам веранды. Но к шлёпанью подошв добавился едва различимый звук – скрежет когтей. Я ощутил первые прикосновения влажных ладошек страха к моей спине. Они двигались вдоль позвоночника, подбираясь к шее. Играющий ласковый ребёнок. Безумное дитя, способное выколоть своими пальчиками глаза, чтобы полакомиться мозгом…

Порыв ледяного ветра ударил мне в лицо и вынудил приостановиться в пяти шагах от кареты. Чёрные скрученные листья, будто убитые декабрьским морозом, посыпались сверху, напоминая пепел. Но не падали на землю, а образовывали летящую рваную пелену. Что-то творилось вокруг меня, в сырой полутьме, и воздух начал дрожать, словно в звериной глотке зарождалось рычание. Я обернулся.

Фигуры, расставленные в саду, изменили своё положение. Госпожа Анархия воздела кверху окровавленные руки, и теперь ветер срывал с них тяжёлые багровые капли. Этот кровавый дождь забрызгал качели и платье цвета невинности. А из глаз Чёрной Вдовы потекли кровавые слезы…

Собравшиеся монахини завыли, будто стая голодных волков. Озноб охватил меня. И не важно, какой был сезон, – я вдруг оказался в самом сердце ледяной зимы…

Старуха снова появилась из коттеджа. Из её рта текла чёрная жижа, пахнувшая гниющим мясом. Это были разложившиеся человеческие внутренности. Тем не менее существо двигалось, на ходу превращаясь во что-то неописуемое. Зрачки исчезли. Вместо них по бельмам расползлись пятна грязно-свинцового оттенка. Волосы осыпались, будто седые перья. Кожа на лице лопнула по линиям морщин; на какое-то мгновение возникла раздвигающаяся и почти красивая маска, составленная из фрагментов человеческого лица – извращённый витраж в одиночной камере преисподней с видом на застывшее озеро, – а сквозь него пробилось гнилостное зеленоватое сияние пленённого близнеца луны.

Потом из щелей хлынули потоки червей; они исчезали под одеждой, их клубки вспухали бугристыми опухолями. У существа появился колышущийся горб, принудивший его изогнуться дугой. При этом то, что осталось от головы, почти коснулось дощатого пола веранды. Последний фрагмент отвалился, обнажив срез шеи – просто дыру, через которую высыпалось и вытекало все лишнее.

Но теперь мой взгляд был прикован к горбу. Он рос, разбухал и, увеличиваясь в размерах, прорывал спеленавшую его ткань. Под нею обнаружилась розовая младенческая кожа, которая затем тоже лопнула и сползла увядшими лоскутами. Следующим было грубое полотно савана, успевшее истлеть на моих глазах. Наконец возник пузырь из эластичной плёнки, удерживавший внутри себя того, кто бился в агонии. Или стремился выбраться на свет, в мир живых?

Младенец без лица! Под окровавленным покровом угадывались только его смазанные контуры. Кажется, он предпринимал тщетные попытки сделать первый вдох.

(Моя мать когда-то рассказала мне, что я родился с плёнкой на голове, с тем, что глупцы называли «маской дьявола». И чуть не задохнулся, пока одна из повитух не догадалась ПРОКУСИТЬ плёнку зубами. Мать скрыла это от отца. Я считался «счастливчиком», которому с рождения забронировано место в секте. Но отец ненавидел чакланов…)

На несколько мгновений «младенец» застыл, превратившись в мраморное изваяние, торчащее над мрачным надгробием; затем и оно раскололось, открыв смрадную вертикальную могилу с верхней половиной гроба, приближавшуюся ко мне на двух получеловеческих ногах (с пальцев была содрана плоть, и торчали нагие кости, издававшие тот самый стук). Это выглядело так, будто голую старуху засунули до бёдер в огромную мясорубку и она все ещё двигалась, как курица с отрубленной головой.

В ходячей могиле был некто, замурованный заживо. Человек внутри каменного мешка, обитатель магического футляра. Один безумный факир утверждал, что настоящие инструменты магии требовали и настоящих жертв. Это же касалось и оружия. Нет ничего «ритуального», нет ритуала в чистом виде. Любой культ умирает без пищи. Люди должны подкармливать свою веру, чтобы вера могла жить.

И КОГО же «скормил» я своему тёмному божеству?

Могила растворилась в едкой кислоте памяти.

В сумеречном свете передо мной появилось лицо Эрики, искажённое мукой. Но не только мукой. Её открытый рот был забит рыхлой землёй, вместо волос на темени торчали пучки сухой травы, а из каждой глазницы выглядывала мордочка голого и слепого крысеныша. Трудно узнать такое «лицо», скажете вы? От него мало что осталось? Иногда хватает гораздо меньшего…

На этот раз все получилось само собой; времени на раздумья не было. Чёрная волна опередила новый паралич страха, лишила меня зрения, но зато я нащупал в абсолютной тьме липкие формы другой, слегка смещённой реальности, в которой обитали ХИМЕРЫ и ДОХЛЯКИ. Мозг превратился в кусок ветхой ткани, распускаемой на тысячи нитей, которые тянулись в ужасную НЕ-пустоту; по нему сновал челнок неуправляемой воли и заштопывал самые большие прорехи, делавшие уязвимым моего потустороннего двойника – тень в тени, чёрное на чёрном, дыра в дыре…