Книга Прыжок в ледяное отчаяние - Анна Шахова

— Здраствуйте, — растерянная Люша тронула грубую ручищу.

— Ну, пойдемте, красота моя неземная. — Вострый распахнул перед сыщицей дверь в коридор с видом людоеда, заманившего, наконец, доверчивую жертву.

— Павел Михеевич, меня зовут Юлия Гавриловна Ша… — начала сухо Люша, но ее перебил масленый голос «хыкающего» Вострого:

— Да ладно тебе, Гавриловна! Мужа твоего Сашку знаем, как облупленного. Все свои люди. Разберемся.

— Я хочу пить! Есть у вас кафе?! — пискнула напряженная Шатова, потому что перспектива остаться наедине с этим паровозом без тормозов ужасала ее.

— О, кофейку хотца? Добре.

Пока они преодолевали два пролета лестницы и шли по уютному коридору в матовых тонах к маленькому кафе для «своих», видимо, самых представительных лиц канала, Люша поняла, что Пал Михеич был тут одним из благоговейно почитаемых персонажей. Дамы при виде косолапого Вострого алели и изображали книксены, мужчины сдержанно, но уважительно ручкались с развязным дядькой, который для всех был «отцом родным».

В полумраке кафе на пять-шесть уютных столиков, окруженных мягкими креслами, Люша приободрилась, выпив воды. Она собралась задать первый вопрос, когда бухгалтер, наконец, с шутками-прибаутками, заказал для себя какой-то хитрый салат, но не смогла проронить ни звука: Вострый сам обрушил на сыщицу словесный водопад.

— Договоримся сразу — никаких цирлих-манирлих и наводящих вопросов! Гавриловна, я человек прямой, деревенский. Сам с усам и всегда таким был! Говорю, шо знаю и думаю. Не знаю — не говорю. — Пал Михеич, прищурившись, сверлил тяжелым взглядом Люшу, с трудом пригубившую ядреный кофе, от которого у нее и в благоприятных обстоятельствах кружилась голова и колотилось сердце.

— Че вы с Михайловым не угомонитесь? На кой ляд нам с этой щукой Викторией связываться нужно було? Царствие ей, конечно, Небесное. — Вострый шумно вздохнул и опрокинул в себя целый стакан томатного сока, после чего свирепо утерся ладонью. «Будто крови насосался», — пронеслось в голове впечатлительной Шатовой.

— Она вон из могилы спихнула с должности беднягу Аникеева. А за что? За то, что не делился? Дык скока можно хавать? Все и всяческие пределы вже перешли! — Пал Михеич в негодовании откинулся на кресле, раскинув театрально ручищи.

— О, здравия желаю, Игорь Юрьич, смотрим, радуемся, поздравляем. Знатный почин! Главное — мо´лодежь оценит. На ейном языке говорите. Молодцы! — Вострый встал и, тряся руку прыщавого мальчишки в рваных джинсах, залился «хыкающим» соловьем.

— Так вота, Гавриловна! — без всякой передышки продолжил он, брякаясь в кресло. — Если кто и толкал бедную Михайлову, так ее покровители. Очень ей сверкать в ихнем обществе хотелось, но, как говорится, знай свое место. Я-то помню ее рябой да тощенькой: на выпуск кассетки таскала, глазки опустив. А потом подсуетилась, — Вострый красноречиво заерзал на стуле, — почувствовала поддержку, ну и пошла напролом. Взлетела высоконько. — Пал Михеич задрал руку и с силой ударил ею о стол, сбив с блюдца кофейную ложечку. — И шмякнулась со своей Джомолуглы или как там… — Бухгалтер на миг замешкался с названием горы, но тут же понесся дальше: — Зарываться она стала. Таким все мало! Наняли тебя, содержуть, ну и сиди, своди филькин баланс. Нет! Командовать, порядки наводить, шантажировать. Что замёрла? — Вострый так дернулся к Люше, что она чуть не слетела с кресла. — Не меня! Не беднягу Аникеева, а своих же, ро´дных покровителей шантажировала. И не вращай глазищами. Ух, глазищи какие брильянтовые разгорелися. Ух, красотка! — Люша с ужасом представила, как Вострый тыкает ей в глаза грязным ногтем. Но бухгалтер посерьезнел. Галстук подтянул.

— И вы тоже, госпожа Шатова, не лезьте на гору. Не суйтесь, куда не нужно. — Вострый взял ложечку, потряс ею назидательно перед Люшей. — Садите цветочки, и садите! Вона муж какой у тебя хороший, не то что Сверчков — плюнуть не на что. Прости Господи… О-о! С креветочками салатик мой. — Бухгалтер потер руки и набросился на принесенную розовую горку в вазочке.

Видно, Вострый испытывал особую страсть к оттенкам красного цвета. Ел он неправдоподобно по-свински.

«Нет. Таких литературных персонажей в жизни просто не бывает. Где вы, Островский с Гоголем?» — подумала Люша.

Пал Михеич, чавкая, уставился на часы.

— Опаздываю я, мать. Ох, опаздываю…

— В Лондон? — нарочито громко спросила Люша, но получилось по-комариному пискляво.

— А не завидуй батьке! Я свой Лондон заслужил. Я там одно местечко люблю, у-у… — Вострый зажмурился от восторга. — Визитку свою дам. Если с добром придешь, и тебя в Лондон скатаю. Мое слово… — Но про твердость слова бухгалтеру договорить не дал парень, появившийся в дверях кафе:

— Пал Михеич! Пробки! А нам еще заезжать к вам домой.

— Да ты золотой мой, Сергунчик. Да иду! Не могу от красотки вон оторваться. Пришла за советом к батьке, а я ж не могу отказать. — И Вострый, плотоядно улыбаясь Люше, встал, бросил на стол тысячную купюру и белую визитную карточку. Конечно же, с золотыми буквами.

С уходом бухгалтера в кафе стало тихо, темно и пусто. Как после обстрела артиллерии.

«Мне нужно в туалет. И в душ. Нет, в ванную с пеной и дезинфицирующим раствором», — подумала Шатова, поднимаясь с мягкого кресла, к которому она, оказывается, прилипла. Как двадцать два года назад к стулу во время сдачи политэкономии. На том экзамене она тоже, помнится, проронила одно слово, «спасибо» — за поставленную преподавателем закорючку в ведомости.

Люша ползла в машине по продрогшей, скованной к вечеру морозом Москве и думала о том, что никакое расследование не заставит ее «бодаться» с такими людьми, как Вострый или Набросовы. Во-первых, бессмысленно. Еще один шаг — и в ход пойдут угрозы. И она, конечно, не превратится в Зою Космодемьянскую. Пойдет «садить» цветочки, не мучаясь ни минуты угрызениями совести. Но каков Вострый? Какая информационная подготовка к встрече с псевдосыщицей! Да… Очевидно, неблаговидные делишки проворачивала Виктория. Конечно, ее прикрывали. Бесспорно, она могла «зарываться». Или вдруг заняться правдоискательством? Маловероятно. Раз директриса столько лет вписывалась в эту зубодробительную систему, где жизни просчитываются на калькуляторе, то прекрасные порывы могла лишь душить. Да и во имя чего порыв? «Это — бизнес». Универсальный ответ. Дело важное! Которое оправдывает и списывает все: вранье, воровство, унижение. Убийство? А почему нет? Лондон ведь светится в перспективе с «таким местечком!». Кончится все, конечно, дубовым ящиком и проникновенной речью очередного Протасова, но что об этом думать? Дело делать надо сейчас. В конце концов, не о торговле органами или абортивным «материалом» идет речь, и на том спасибо. А ковыряться с выяснениями, кто что отмыл и кому откатил, — б-р-рр! Вот отмыться в душе и сделать хачапури мужу — милое дело. И все решение для домохозяйки. Можно еще совместить с поэтичным Светкиным — «молчать и молиться».

Дознавательша, не отрываясь от дороги, пошуровав в сумке правой рукой, нащупала банан. Первый же кусок душистой мякоти приободрил Шатову, голова которой от напряжения и кофе раскалывалась.