Книга Роксолана. Королева Османской империи - Ирина Кныш

— Загляделась… — улыбнулась красавица… — Вот возьми трубу, с ней увидишь еще больше моря, — ласково предложила она Роксолане.

Девушка молча взяла трубу и посмотрела.

— Да, видно еще дальше… Как там красиво! — сказала Роксолана.

— Там хорошо, здесь мерзко! — сказала невольница и села рядом. — Ты из Вишневетчины, я слышала, а я вон оттуда, где Греция, а зовут меня Фрина.

Она действительно похожа на божественную Фрину, ту самую, которая когда-то отдала свои ценности на храм Дианы: статная, гибкая и ласковая, как молодая лань, и такая же капризная и дикая, как серна. По всему видно — она скучала.

— Там моя земля, а я здесь… — шептала она, и в голосе ее слышалась невыразимая тоска…

— Почему здесь так тихо?.. Как будто нельзя разговаривать… — спросила Роксолана, эта тишина ее действительно угнетала.

Валиде-султан

— Нет… это так кажется… — вяло сказала Фрина. — Здесь можно говорить и даже кричать, но никто не придет спасать.

— От чего спасать?

— Наверное, ты хочешь спросить: от кого спасать. Тогда я просто скажу: от султана спасать.

Роксолана, оторопев, посмотрела на новую соседку.

— Султан гадкий, и я его ненавижу! — вдруг Фрина ударила себя в грудь. Она с трудом поднялась и стала ходить по комнате. — Если меня еще раз позовут в его покои, я или убью его, или брошусь из окна в море.

Роксолана только смотрела на эту красавицу, которая за мгновение изменилась: побледнела, дышала тяжело и в уголках губ собрались пузырьки пены…

— Разве здесь зовут девушек к… к султану? — спросила тихо.

Фрина кивнула:

— Здесь всех зовут. Нас здесь двадцать, нас и зовут. Придет время — позовут и тебя.

Потом помолчала и добавила:

— В этом дворце главная — мать султана.

— Она очень нехорошая… — сказала обиженная Роксолана.

— Гм… нехорошая. Она злая, как свирепая волчица! — сжала пальцы Фрина.

— Как ее величать, чтобы сжалилась? — спрашивала Роксолана.

— Никак… я не называю ее никак. Она это знает и хочет свести меня в могилу: все нашептывает султану обо мне всякие глупости, сама это слышала, но я не сдамся этой проклятой черкешенке…

— Разве она не турчанка? — удивлялась Роксолана.

— Нет, не турчанка… Я не знаю, откуда она, знаю только то, что зовут ее здесь все Гальшкой. Говорят, она из ваших краев, что ли.

Роксолана так и не узнала от своей соседки, кто еще живет в этих покоях, какой завела порядок мать султана и много ли гвардейцев-евнухов.

На третий день утром великан евнух подошел к двери, за которой жила Роксолана, и властно постучал. После тихонько приоткрыл дверь и заглянул в покои.

— Господин и повелитель зовет наложницу Фрину! — громко сказал и встал на пороге.

За спиной этого сильного евнуха стояла и слушала старая Гальшка. Фрина молчала, была еще сонная и не хотела вставать с постели.

— Господин и повелитель зовет наложницу Фрину немедленно!

Фрина потянулась, прищурила глаза и равнодушно сказала:

— Не надоедай, дурак! Скажи господину, что я сплю и никуда не пойду.

Не успела она отвернуться к стене, как великан быстро, молниеносно схватил красавицу поперек тела и через мгновение уже был с ней за дверью комнаты. Послышался душераздирающий крик, отчаянный плач… еще мгновение — и все внезапно стихло. Снова наступила жуткая тишина, которая постоянно так угнетала Роксолану.

Роксолана долго сидела на постели без движения, без мыслей…

«Теперь я понимаю, почему здесь так страшно, так тихо: по правде, — нет спасения, — думала она, заворачиваясь в одеяло. — Я такая же несчастная рабыня в этом дворце, как и мои братья в море на турецкой каторге».

* * *

Роксолана жила в роскоши одна: Фрина не возвращалась, и Роксолана не могла узнать, куда пропала эта такая милая гречанка. Размышлять о ее судьбе не было времени, когда и своя судьба еще не определилась, как следует. Каждый стук, каждый смутный шорох, даже шелест пугали ее до безумия. Она хотела быть где-то среди людей, только не в четырех стенах с окном на море. Охотно ходила в купели, разговаривала с прислугой, гуляла в саду или сидела на мраморной скамье, наблюдая за подросшими утятами, которые плавали по затянутой ряской воде.

Здесь действительно гуляли лучшие девушки, холеные, с манерами ленивых наложниц, привыкшие к ласкам и всяким причудливым прихотям, которые ни о чем не думали, не сокрушались ни о чем, но все же не веселились, не резвились, не вели оживленных разговоров, как бывает среди веселых девушек на свободе. Каждая из них знала все обо всех. И никто уже ничего не рассказывал, и никто никого не слушал. Господствовали здесь покой и лень в избытке… Всего было в избытке, поэтому именно здесь царило равнодушие. На молоденькую Роксолану никто не смотрел, никто к ней не подходил, никто не расспрашивал ее о чем-либо.

Роксолана всегда торопилась из сада в свои покои, садилась у окна и часами смотрела на синее море. Иногда приставляла к глазу забытую Фриной трубу и наблюдала за морской жизнью: фелюги, лодки, галеры; чайки и альбатросы непрестанно сновали везде, летали над морем везде и всюду. Потом она откладывала трубу в сторону, ложилась на роскошные подушки и все слушала неясный шум, среди которого время от времени доносилось тоскливое, беспросветное «Гей-гой! Гей-гой!».

В один из таких дней к ней пожаловал сам султан. Она хотела встать на колени, но он властно усадил ее в кресло и сам сел у окна.

— Все грустишь, Роксолана… — то ли спрашивал, то ли жалел девушку.

— Я не скучаю…

— Нет, грустишь… и мне сегодня невесело, — сказал он как-то неохотно.

Роксолана взглянула на султана: он действительно изменился, будто осунулся.

— Расскажи мне, моя госпожа, что-то о себе…

— Что, светлейший мой? — спросила она робко.

— Расскажи о своей земле, о своей семье, о своей девичьей жизни там… Я хочу все это знать… Интересовался я у своей матушки, но она ничего не знает, говорит: давно из дома, все забыла, — и султан горько вздохнул.

— Ясный повелитель, ваша матушка с моего края?

— Да, с твоего…

Сначала Роксолана стала рассказывать робко, тихо…

Со временем увидев, что султан слушает ее внимательно, немного привыкла, оживилась. Сейчас он уже не казался ей страшным, наоборот — похож на обычного человека. Что говорить, была она измучена своими сомнениями, которые ее точили, как ржа железо. Султан видел в ней девушку нежную, которую измучила злая судьба. Но она его заинтересовала еще и умом, любовью к книгам, знанием языков, то есть всем тем, что присуще было только мужчинам. Поэтому он внимательно слушал все, что она рассказывала.