Книга Ромео и Джульетта. Величайшая история любви - Николай Бахрошин

— Надеюсь…

— Я тоже надеюсь, — вздохнул герцог. — А!.. Вот, смотри, за теми буками слуги накрывают стол! — перебил он сам себя. — Хоть наш ужин и убежал от нас по камням, перекусить сейчас было бы кстати! У меня, например, в горле сухо, как в пустыне у мавров… Вперед, господа! Надеюсь с вином и кабаньим окороком мы справимся лучше, чем с тем оленем!

Его Сиятельство гикнул и пришпорил коня. Вся кавалькада устремилась за ним с понятным оживлением.

* * *

Теперь, сеньоры и сеньориты, я должен пояснить, почему так подробно остановился на этом эпизоде, вроде бы, не имеющим прямого отношения к моему рассказу. Не имеющим — только на первый взгляд. Для тех же, кто привык в каждом деле видеть скрытые пружины, он совсем не покажется незначительным.

Давайте рассуждать с точки зрения наших главных героев. Ромео любит Джульетту. Разумеется! И хочет на ней жениться. Разумеется… Не ухмыляйся, Альфонсо, я понимаю, что первое не всегда разумеет второе, но в моем рассказе — именно так!.. К кому, скажите, обратиться Ромео за помощью? К отцу, с которым приключается пляска святого Витта при одном имени Капулетти? К матери, что может лишь ворчать вслед своенравному мужу?

Правильно, этот вариант отпадает. Вот и выходит, что в городе есть только одна сила, способная помочь молодым. Именно — герцог Делла Скала! Только он, с его авторитетом и властью мог бы надавить на глав домов и, в конце концов, вынудить их дать согласие на этот брак. Ведь герцог хорошо относился к гибеллинам Монтекки, своим преданным сторонникам и союзникам, да и самого Ромео считал за дельного малого с большим будущим. Поэтому сам Ромео, понимая городскую политику, не видел в своем обращении к герцогу ничего невозможного. Больше того, выгода самого герцога в данном случае очевидна. Поженив Монтекки и Капулетти, Его Сиятельство, таким образом, увеличивал число своих влиятельных сторонников и, соответственно, уменьшал число противников.

Парень все разложил и рассчитал правильно. Не учел он лишь то, что у герцога, истинного аристократа при всех его недостатках, только одно слово. И это слово он уже сказал своему любимцу, бесстрашному и преданному рыцарю Парису.

Когда Меркуцио, по наущению друга, пришел к герцогу, своему двоюродному дядюшке с предложением поженить Ромео Монтекки и Джульетту Капулетти, положив конец старой вражде, Делла Скала лишь улыбнулся и покачал головой. Меркуцио, болея за друга, начал убедительно доказывать все выгоды этого плана, кончающего с многолетней враждой почтенных домов. Но герцог властно перебил его. Сказал, что всю выгоду он и так видит, план хорош, спору нет. Даже жалко, что племянник придумал все это так поздно. Но — рука Джульетты Капулетти уже обещана им другому, не менее достойному кандидату. Кому? А не слишком ли много ты хочешь знать, племянничек? Много знать — плохо спать! — усмехнулся герцог.

Меркуцио оставалось лишь согласиться. Зная упрямый характер дяди, он видел, что его миссия провалилась. Единственная надежда друга растаяла дымом в небе.

Ромео пришел в отчаянье…

Глава 6

— Джульетта, милая моя, возлюбленная моя, жена моя… Мы должны пожениться!

— Конечно, милый! Ромео, единственный мой, муж мой перед людьми и Богом… Я твоя, я вся твоя — ты знаешь это!

— Джульетта!

— Ромео!

— Любимая моя!

— Единственный мой…

Этот содержательный разговор происходил далеко за полночь в спальне Джульетты, куда Ромео ловко и незаметно провела подкупленная Кормилица. Добрая женщина, отрабатывая золото, сама караулила у дверей их покой, лишь прихватив, чтобы не скучать, бутылочку любимой мадеры. И очень скоро звучный храп за дверями возвестил влюбленным, что Кормилица все еще на посту.

Под аккомпанемент ее переливчатого храпа влюбленные ласкали друг друга так же бережно и сосредоточенно, как скряга — свое золото в сундуке.

— Джульетта!

— Ромео! Ромео мой…

Истинная любовь презирает жеманный стыд. Джульетта встретила возлюбленного лишь в тонкой рубашке, кружева которой лишь прикрывали, но не закрывали тело. Вместо обычного чепца волосы она прихватила голубой ленточкой, и Ромео мог беспрепятственно играть их сияющей паутиной. Его руки сами находили дорогу по гладкой коже, а она, не препятствуя, только стремилась прижаться к ним как можно крепче. Острые, крепкие грудки дрожали от его поцелуев, а живот призывно и настойчиво изгибался. Ее ручки, словно играя, подтолкнули вниз его пальцы, и терлись о них мягкими нижними волосками…

— Нет, Джульетта, не надо!

— Не надо?! Почему ты говоришь не надо, муж мой Ромео?! — испугалась она. — Разве ты не муж мне?!

— Мы повенчаемся в церкви! — твердо сказал Ромео, с усилием отстраняясь от нее. — Повенчаемся перед Богом, и только потом ты станешь моей женой перед людьми, клянусь честью!

— Честь?! Какая честь?! Зачем ты говоришь о чести так, словно обижаешь меня?!

— Мы повенчаемся, милая! Пойми… Так надо!

— Но как, Ромео, как? Где ты найдешь священника, что согласился бы на риск тайного брака?

— Я придумаю!..

Да, в эту ночь Ромео так и не вошел в нее. Как и в другие ночи, когда влюбленные яростно сплетались телами, прирастали друг к другу кожей, терлись и гладили друг друга, но до конца дело не доводили. И не потому, что она не хотела, не потому, что он не хотел.

Я полагаю, было в этой сдержанности нечто большее, что многим из нас не дано понять, сеньоры и сеньориты.

Ромео сам мне сказал чуть позже, мол, не хочу, что бы с Джули все было так же просто, как с девками из таверны. Хочу, чтоб по-настоящему, с клятвой перед алтарем.

Нет, ну кто б ожидал подобной рассудительности от шестнадцатилетнего парня, горячего, как кипяток?

Похоже, он сам от себя этого не ожидал.

* * *

— Капитан Скорцетти! — колотил в дверь Ромео. — Умберто, ты дома?! Умберто, откликнись, если ты здесь!

— Да кого еще принесла нелегкая?! — я высунулся из окна второго этажа. — А, Ромео! Входи, входи!.. Дверь, по-моему, не заперта… Пусть сорок чертей застрянут у меня в глотке, что-то я не помню, что б запирал ее, когда ввалился под утро домой… Или — запирал… Вот дьявол и ад — ничего не помню!

Ромео толкнул дверь, и она, действительно, распахнулась.

Пока он поднимался по скрипучей лестнице, я бегло оглядел комнату и быстро спрятал под подушку розовую, надушенную ленточку от волос Розалины, пожалованную мне в виде особой милости. Впрочем, думаю, теперь хоть сотня Розалин размахивай, как флагами, всеми своими ленточками, Ромео бы уже не обратил внимание.

Зевнув и перекрестив рот, я натянул кальцоне и взялся, было, за перевязь со шпагой. Потом сообразил, что одет только снизу, а сверху все еще в ночной рубахе. Оставил шпагу и подошел к окну.