Книга Дорога на Тмутаракань - Олег Аксеничев

Солнечный же диск катился себе дальше, такой же яркий, но светился он теперь не добрым желтым или безумным красным. Яркий черный свет лился сверху, свет Хорса, еще одной солнечной ипостаси.

Солнце живет.

Солнце живет и умирает.

Солнце мертво.

Закончился еще один солнечный час, второй час битвы. Там же, на поле сечи, казалось всем, что минула пара дней. Один только человек ведал истину. Он должен был. Он же ведун. Хранильник.

Миронег.

* * *

Черниговские ковуи оказались совсем не такими умелыми воинами, как считалось. Я видел их раньше и могу только удивляться, что произошло. Как подменили. Или сглазили, хотя кому, как не мне, знать, что это просто глупость. Зрение можно усилить либо ослабить, можно разглядеть, если уж так необходимо, что-либо через стену, можно видеть, что произошло за много переходов отсюда, но не сглазить. Я не всеведущ, как и любой из людей, но обереги – моя стихия, а от сглаза ничего не придумано. Деревенские колдуны, конечно, предложат за умеренную мзду что угодно, от порошка до талисмана, но отличить торгаша от хранильника, мне кажется, человеку умному не так сложно.

Боярин Ольстин Олексич протоптался на месте, упустив единственный миг, когда удар его ковуев мог сбить отребье Гзака и дать нам убедительную победу. Я не воин, и не мне судить, когда был этот миг, но он был и остался в прошлом, и теперь можно только сожалеть об этом.

Промедление Ольстина дорогого стоило. Сами ковуи вместе с остатками рыльской дружины отступили к небольшой березовой роще, предохранявшей, хотя и относительно, от непрерывного дождя из стрел, пролитого на нас дикими половцами. Но дружина Игоря Святославича и обоз невесты его сына оказались под прямым ударом, и князю северскому пришлось вступить в бой.

Печально, как много работы ждет меня после сечи. Печально не то, что придется потрудиться, перевязывая раны и вправляя кости, здесь иное. Обмывать мертвых, готовя их к погребению, несравненно легче физически, чем лечить живых; но кто измерит нравственные муки?

Каждый раз после сражения мне кажется, что смерть переползает с тел погибших на мои руки. Это ощущение настолько сильно, что обычно, перевязав раненых, я на какое-то время отказываюсь от лечения больных. Пока с ладоней и, главное, с души не смоется это нехорошее чувство близости к смерти.

Сегодня многое видится иначе. Сеча только разгорается, и исход ее неясен, а у меня уже появляется холод в ладонях, схожий с прикосновением к остывшему трупу.

Здравствуй, смерть. Зачем ты так скоро?

Возможно, дело в словах Хозяйки. Скорая гибель войска – в мрачных предсказаниях боги не ошибаются, ведь они не просто провидят зло, а творят его на потребу собственным прихотям и интересам.

Возможно, дело в провидческом даре, который лежит в основе моего искусства. Предохраняя от зла, научись его чувствовать. Это мне разъяснил учитель еще в детстве, там, на Севере. Только как предохранить от гибели десятки воинов? И половецких девушек, последовавших за своей подругой и госпожой?

Не придумано оберегов для многих, спасение – удел одиночек.

Жалкое оправдание, но оно неоднократно выручало, не давая сойти с ума от осознания, что, принося спасения единицам, ты проходишь мимо несчастий сотен, не замечая их либо не желая увидеть.

Для князя же нет собственных интересов. В битве он обязан думать о каждом, и любая смерть – грех не только убийцы, но и военачальника, не сумевшего сохранить своего воина.

Как красиво было бы повести свою дружину широкой лавой на врага, сойтись в рукопашной – и потерять при этом многих еще на подходах, от губительного водопада стрел, и еще больше – в сече, когда уставшие от скачки боевые кони не смогут вовремя поворачиваться, подставляя своих всадников под точные удары половецких сабель.

Как стыдно – приказать своим дружинникам спешиться, скрыться за щитами, бросив верных коней на верную гибель от стрелы либо, что еще горше, на радость торжествующим врагам, арканящим вожделенную добычу и тянущим упирающихся животных в свои табуны.

И как это верно – перегородить поле щитами, надежно защитившими воинов от стрелопада. Когда колчаны опустеют, орде Гзака придется идти вперед, на приступ. На копья русских дружинников, особо злых после пропажи коней.

Когда же пройдет наступательный порыв, на диких половцев и сброд, метко прозванный бродниками, ринутся гридни князя путивльского вместе с половцами его жены, отгонят врага прочь.

Победу праздновать будет рано, но здесь главное – продержаться до вечера. Сегодня должен подоспеть Кончак со своим войском, тогда все и решится.

Мне кажется, таков план у князя Игоря Святославича, ничего другого я просто не вижу. Хотя – я не воин, не мне судить о военных хитростях и расчетах.

Другое пугает.

Гзак – не безумец, да и Свеневид умеет правильно рассчитать опасность. Откуда такая уверенность в победе? Свеневид, я видел это, сам повел своих бродников на курских кметей. Нападение, как и следовало ожидать, сорвалось, но – само деяние! Бродников, скрестивших с ними оружие, кмети просто вырезают, как бешеных псов, и надеяться на милость в этом случае бессмысленно. Свеневид либо решил свести счеты с жизнью, что непохоже, либо… уверен, что кмети мстить не будут? Но куряне не мстят, только если мертвы.

Что же скрывает Гзак? Что-то скрывает…

Поле битвы спряталось в облако пыли, не желая открывать кровавое действо, далекое от завершения. Перед стеной из красных щитов, выстроенной северскими дружинниками, росла вторая стена из лошадиных туш и тел убитых диких половцев и бродников. Пели стрелы, ввинчиваясь в низкое предгрозовое небо, всхлипывали наконечники копий, вонзаясь через кожаные нагрудники в хрупкие человеческие тела. Стонали раненые, которых некому было выносить с поля боя. Их судьба решится позднее, когда определится победитель. Своих тогда подберут и окружат заботой, чужаков же безжалостно прирежут – в степи обуза ни к чему.

Богом войны выглядел Буй-Тур Всеволод, поведший своих кметей на вылазку с холма. В правой руке он держал верный меч с булатным лезвием, выручавший не в одной схватке. В левой руке вместо щита, отброшенного по степной традиции, посвистывала в тон мечу отобранная у какого-то мертвеца – за ненадобностью, недобро усмехаясь, говорил Всеволод – половецкая сабля. Подобно былинным богатырям, князь оставлял за собой широкую просеку, отмеченную по краям хрипящими от боли стенами из тяжелораненых и покалеченных. За своим господином по образовавшейся дороге поспешали кмети. Их волчий вой пугал коней диких половцев. Кони шарахались в сторону, а всадников, пытавшихся удержаться в седлах, нещадно секли мечами и саблями, рубили боевыми топорами, сметали на землю ударами булав и кистеней.

– Копья бы нам, – шептали про себя многие, но копий не было, сломались еще в начале боя.

Свеневид рвался скрестить клинок с Буй-Туром, но передумал, увидев, что натворил князь среди диких половцев. Вместо этого вожак бродников подозвал к себе несколько головорезов, до бегства в степь бывших неплохими охотниками.