Книга Минус Финляндия - Андрей Семенов

К вящему несчастью генерала, жить ему предстояло не в посольстве за городом, а в советском торгпредстве, расположенном в самом центре Тегерана. Военная и политическая разведки поделили местопребывание своих резидентов. Резидент НКВД обосновался в посольстве под дипломатическим прикрытием, а сотрудник ГРУ имел своей штаб в торгпредстве.

Швеция была нейтральной страной, но поставляла Германии важное стратегическое сырье — руду. Иран тоже был нейтральной страной и тоже поставлял, но уже Советскому Союзу, не менее важное стратегическое сырье — овчины. Подсчитав потери от обморожения после первой зимней кампании и поняв, что они не пролезают ни в какие ворота, советское правительство разместило в Иране немалые заказы на поставку овчин. Первые теплые полушубки из Ирана стали поступать в войска уже зимой сорок второго года.

Для того чтобы Иран и дальше оставался нейтральной страной, а Красная армия могла спокойно получать шерсть не прибегая к ножницам, СССР и Великобритания ввели в страну свои войска. И нам спокойнее, и шаху не хлопотно.

Одновременно с вводом войск английская и советская резидентуры, имевшие здесь свои агентурные сети еще с двадцатых годов, немедленно принялись их расширять. Время было неспокойное, обстановка неясная, с нападением Германии на Советский Союз политическая ситуация в мире усложнилась еще больше. Турция заняла выжидательную позицию, при неудачах на фронте готова была вторгнуться в Закавказье и начать новую резню гордых носатых инородцев. Вслед за Турцией в войну мог оказаться втянутым Иран.

Чтобы не допустить образования нового театра военных действий, спецслужбы обеих стран предпринимали все усилия, чтобы нейтрализовать деятельность немецких эмиссаров. Любой гражданин Рейха воспринимался как враг и поджигатель войны, потому их старались выявлять, а по выявлении — зачищать. Надо сказать, что обе разведки с этим делом справлялись очень хорошо. Немецкие агенты чувствовали себя в Иране весьма неуютно, вели себя скромно и без нужды на улице старались не появляться.

В торгпредстве классическое тегеранское зловоние дополнилось кислым запахом свежей овчины. Тонны выделанных шкур лежали на складах, готовые к отправке. Мысль о том, что за каждый дециметр овчины плачено советским золотом, нисколько не утешала Головина. Его тошнило от этих запахов и от жары, которая стояла в Иране. Сентябрь, а солнце жарит за сорок.

К вечеру первого дня у генерала разыгралась мигрень, которая не проходила все время его пребывания в столице дружественно-нейтрального Ирана. Из не прекращавшегося многоголосья ослиного воя, царившего в городе, особо выделялись противные взвизги двух ишаков, торчащих возле самого торгпредства. Вероятно, они одновременно вожделели одну и ту же ослицу и стремились сообщить ей о своей страсти как можно громче.

— Йы-ха-а! — брал басовитую ноту первый.

— Ый-а-а! — не уступал соперничества второй, на терцию выше.

И так, не смолкая, часами! С утра до ночи. Прямо под окнами.

Пять раз в день ишакам помогал муэдзин. В урочное время он забирался на минарет стоявшей неподалеку мечети и, взяв в руку жестяной рупор, начинал заунывно выводить призыв к молитве. Гнусавым голосом тянул он длинные звуки, которые булькали у него в горле, будто проткнутым в трех местах шилом. Печально, как собака к покойнику, завывал он, и тут же с минаретов соседних мечетей к его тоскливому вою присоединялись шесть дюжин других муэдзинов. В этот момент ишаки, в свою очередь, тоже форсировали свои усилия, и вот уже заунывное фортиссимо плыло над Тегераном, нагоняя тоску на приезжих и усиливая головную боль генерала.

Вечером Головин и прибывшая с ним группа офицеров ГРУ заслушали резидента военной разведки — краткий курс о местных обычаях и культуре. С непокрытой головой не ходить, рубашку с коротким рукавом не одевать, на женщин никакого внимания не обращать. И все это только для того, чтобы потрафить нравам туземцев.

На следующее утро Головин со свой группой отправился в город только для того, чтобы составить для себя представление, что же такое есть Тегеран. Первая прогулка по этой столице стала самой отвратительной в его жизни. Хуже нее могла быть только прогулка по Москве в компании Паши Рукомойникова.

Едва они вышли за ворота торгпредства, как были поглощены толпой самого гнусного отребья. Мужчины всех возрастов энергично разговаривали друг с другом, причем старались это делать через две-три головы проходивших между ними людей. Все прохожие что-то рассказывали, кого-то о чем-то спрашивали или отвечали кому-то в этой гомонящей толпе. От такой неразберихи всем говорившим приходилось кричать, выпучив глаза, и сопровождать сказанное самой жуткой мимикой и судорожными потряхиваниями рук, как делают при разговоре итальянцы и латинос. Европейскому человеку, привыкшему к тому, что к собеседнику нужно обращаться непосредственно, а не орать ему что-то через всю улицу, должно было показаться, что каждый в этой толпе вопил, выпучивал глаза и жестикулировал единственно для того, чтобы услышали его одного. Такого крика было достаточно для того, чтобы ошеломить белого пришельца, но дикий, невозможный ор усугублялся совершенно непереносимой вонью. От прохожих несло немытым телом, застарелым потом, кислым молоком, прелой, заношенной одеждой, кизяком, дымом, зеленым чаем и непонятно какими специями. Запах толпы валил с ног.

Головин с удовольствием и гордостью за СССР отметил, что наших собственных азиатов советская власть научила не только писать и читать, но и подтираться после оправления естественных надобностей. Она привила им элементарные правила гигиены, которые европейские дети прочно усваивают еще до того, как покинут горшок.

Не успела советская делегация пройти и пятнадцати шагов, как была отсечена от толпы и окружена дюжиной чумазых босоногих ребятишек от четырех до тринадцати лет.

Каждый из этих замарашек смело и озорно заглядывал в глаза русским, протягивал сложенные лодочкой ладошки и очень чисто произносил одно только слово:

— Дай! Дай!

Русские, чтобы не запачкаться, сторонились, поднимали руки, чтобы, не дай бог, не прикоснуться к этой худой и грязной кодле. В результате они сбились в кучку и совершенно не могли что-либо предпринять и вырваться из гомонящего крикливого окружения.

Пацаненок лет девяти, чумазый более остальных, уточнил требования:

— Дай чего-нибудь!

К счастью, бравые разведчики недалеко ушли от торгпредства, и боец, охранявший ворота, пришел им на помощь. Раздавая прикладом тычки направо и налево, солдат продрался сквозь толпу и направил автомат на попрошаек.

— Козел! — испуганно взвизгнул бедный ребенок, и вся орава мигом рассосалась в уличной толчее.

Головин во главе своей группы проследовал дальше по улице, внимательно глядя себе под ноги, чтобы не ступить в нечистоты. Местное население, не знакомое с канализацией, запросто выливало помои на улицу да и вообще ссыпало туда всякий хлам и мусор. Чтобы пройти по улицам Тегерана и не испачкать ног — на это требовалась привычка.

Каждый порыв ветра поднимал с земли мелкий мусор, песок и труху. Вся эта взвесь тут же оседала на одежду, через четверть часа ходьбы Головин заметил, что края манжет его светлой рубашки и ее воротник покрылись траурной каймой. Генерал и сопровождавшие его офицеры сильно потели с непривычки, и на влажные от пота рубашки пыль оседала очень охотно.