Книга Спаситель Петрограда - Алексей Лукьянов

Так было: жила-была Татьяна Константиновна, и была у нее дочь Аня. Фамилия их была Абрамовы.

Мама главбухом работала, а дочка только-только институт закончила, Нижнемогильский государственный, который педагогический. Получила там специальность художник-педагог, и полгода уже учителем в школе оттарабанила.

И вот раз, в канун новогодья, числа двадцать пятого декабря, сидит мама Татьяна Константиновна дома, работает, дебет-кредит, баланс-декаданс… словом, подбивает бабки под конец двухтысячного, а дочка сидит — телек смотрит в другой комнате. И вечер, одиннадцатый час вроде как уже.

Анна вся из себя такая расслабленная, распаренная — ванну принимала со всякими травами и полезными минералами, голову помыла настоем крапивы, и волосы у нее в огромном полотенце на голове Останкинскую башню изображают. Аня в кресло с ногами забралась, и не просто так, а вместе с прелестными полными ножками забившись под мохеровый халатик, который в обычном своем состоянии едва-едва Аннушке до середины бедра достает. Торчат из халатика розовые пяточки и филейные части, смотрит Анюта какой-то триллер, хорошо Ане: сегодня пятница, завтра не на работу…

Вдруг — звонок в дверь. Через пару секунд — опять. Аня затуманенным взором посмотрела на настенные часы — и ужаснулась. Заглянула в телепрограмму — и ужаснулась еще больше. Выскочила в прихожую, порылась в кармане своей черной кроличьей шубы, висевшей на вешалке, извлекла оттуда какую-то смятую бумажку, разгладила, внимательно ее перечитала — и только тогда ужаснулась окончательно.

А звонок-то не унимается, видимо, тот, кто звонит, по жизни упертый субъект.

Анна вбежала к маме в комнату в превеликом волнении, однако мама, сидевшая к двери спиной и чрезвычайно поглощенная своей работой, волнительного состояния дочери не ощутила и бросила через плечо:

— Аннушка, открой, пожалуйста, это Душейко, видимо, кассеты принесла, надрывается сейчас.

Дочь на мамину просьбу не отреагировала решительно никоим образом. Она подошла к маме поближе, и ласково так, с любовью дочерней в голосе, повела свой разговор издалека.

— Мамочка, ты только не волнуйся…

А в прихожей по прежнему es leutet[1].

Мамочка, погруженная в свои дела, по-прежнему безмятежно отвечала дочери:

— А я и не волнуюсь. Аня, будь добра…

— Я… — Аня собралась с духом. — Мама, я… В общем, я вышла замуж.

— Ну, вышла и вышла, давно пора… — пробормотала Татьяна Константиновна, переписывая что-то с калькулятора в блокнот, и сломала ручку пополам.

Дочка зажмурилась.

Мама медленно развернулась на своем вертящемся — звонок — «компьютерном» кресле к Ане, задумчиво помассировала свои совсем еще не поседевшие виски и спросила, уже собравшись с мыслями:

— Так куда ты, говоришь, вышла?

Сцена была достойна того триллера, который только что смотрела Аня.

— Замуж, — растерянно пролепетала она, и реклама пива «Толстяк», звучавшая в телевизоре — звонок — резюмировала ситуацию: «Мужики-то не знают…»

Теперь ужаснулась уже вся семья Абрамовых.

Звонок.

— Как это понимать? — вопрос Татьяны Константиновны относился не к звонку, а к замужеству.

— Мамочка, ты только не волнуйся.

— Анечка, девочка моя, я совсем не волнуюсь, — успокоила любящую дочь Татьяна Константиновна.

(«Меня просто мандраж колотит», — продолжила Татьяна Константиновна, но не вслух, а так, для отчета самой себе.)

— И кто же твой муж?

Звонок.

— Вот, — невпопад ответила Анюта и кивнула на дверь.

Мама посмотрела на входную дверь и в ней что-то зашевелилось. Возможно, это была прическа.

— Это он? — паника.

Звонок.

Паника.

Звонок.

Па…

Зво…

ни…

нок.

ка.

— У нас же срач в квартире, — бедная мама металась по квартире как электровеник, не зная, куда и спрятаться.

К слову: квартира Абрамовых была заботливо вылизана хозяйкой до зеркального блеска паркетных полов, однако сама Татьяна Константиновна так не считала. Она ужасно тяготилась теми двумя пылинками, что развалились под полкой для обуви, неровной складкой на — звонок — шторе, и (о, ужас) мусорным ведерком в туалете, которое уже на четверть было заполнено.

Вновь прозвенел звонок. Он вывел маму из состояния паники, она взяла себя в руки и прекратила метания, вошла в большую комнату, села на диван как заправская леди, и сказала не без восторга:

— Уже пять минут трезвонит. Упорный у тебя жених.

— Муж, — потупясь, поправила Анна.

— Ну да, ну да, муж, — как китайский болванчик закивала мама. — Как зовут-то героя твоего? И когда произошло столь знаменательное для нашей семьи событие?

Аня торопливо стала излагать:

— Геной его зовут. Гена Топтыгин, он на курс младше меня учился, но он старше меня, после армии. Мам, он хороший, красивый…

— Когда? — Звонок. — Вот зараза. Когда?

Звонок.

— Полтора года назад, — сдалась Аня.

— ????? — воскликнула теща со стажем аж в полтора года. — ?????

Звонокзвонокзвонокзвонокзвонокзвонокзвонок.

— Мама, — разрыдалась дочь. — Он там стоит уже долго, мама.

— О, господи, — вздохнула Татьяна Константиновна. — Иди, открывай.

И Анюта, вся в слезах и в растрепанных чувствах, побежала открывать дверь.

Щелкнул замок, дверь распахнулась, и тут же с воплем: «О, я только-только собирался вам позвонить, а вы уже открываете», в квартиру влетел действительно красивый высокий смуглый брюнет с напомаженными волосами и высоким, чуть-чуть с хрипотцой, но без фальцета голосом. Несмотря на сорокаградусный мороз одет он был лишь в ослепительно белый шелковый костюм, под которым зияла глухая черная сорочка с узким, похожим более на шнурок или удавку, золотым галстуком. Обут был Гена в черные лакированные туфли, которые, как чувствовал бухгалтер в Татьяне Константиновне, стоили не одну сотню даже не рублей, а по меньшей мере марок.

Двадцать лет назад Татьяна Константиновна была по профсоюзной путевке в Германской тогда еще Демократической Республике и заходила там в магазины, и видела подобную обувь. Ее не смог купить даже особист, прикрепленный к их бухгалтерской компании.

Да, туфли у Гены были самой обалденной частью его гардероба, вычурного и нелепого в условиях суровой уральской зимы.

— Здравствуйте, мадам, — воскликнул зять и неуловимым движением проскользнул от двери к дивану, в центре которого, как заправская, повторяю, леди, сидела мама Татьяна Константиновна. Он жадно припал тонкими теплыми губами к руке обомлевшей от такого напора тещи, и после этого сладострастного и целомудренного в то же время поцелуя выпалил: — Я безмерно счастлив и польщен личным знакомством с вами, о несравненная… — он вопросительно уставился на Татьяну Константиновну.